Русские писатели о цензуре и цензорах. От Радищева до наших дней. 1790–1990 - стр. 5

Это сделает цензоров осторожными, отнимет у них охоту – к придиркам, к притеснениям, к произволу, к бесстыдным и безнаказанным насилиям отвратительного невежества, ко всему длинному списку цензорских грехов; а общество и министерство будут по крайней мере знать с достоверностью, каковы у нас цензора <…>». Читатель, возможно, обратит внимание на одну особенность нашей антологии. На первый взгляд, выглядит странным и даже парадоксальным то обстоятельство, что выпады и протесты писателей против цензурного засилья почти исчезают в те периоды, когда оно, засилье, приобретает наиболее зловещие черты. Так, например, почти отсутствуют тексты такого рода, созданные в годы царствования Николая I, в «эпоху мрачного семилетия» (1848–1855 гг.) в особенности, или в 30-е годы ХХ в., в годы Большого террора. И, напротив, в большом количестве такие произведения охотно создаются в годы относительного либерализма – например, в александровскую эпоху («Дней Александровых прекрасное начало…», по Пушкину) или в «относительно вегетарианские» (по Ахматовой) годы нэпа. И дело не столько в том (хотя и в том тоже), что такие тексты не имели шанса увидеть свет в подцензурной печати… По-видимому, писатели подсознательно (или сознательно) понимали, насколько бессмысленны выпады против цензуры, призывы к ее «улучшению», апелляции к «просвещенным» цензорам (как это делал Пушкин – см. «Второе послание цензору») в тоталитарном, не оставлявшем никаких надежд мире. Симптоматично, что в такие времена выпады против цензурного террора почти исчезают даже в дневниках и письмах – из понятного, впрочем, опасения, что они станут известны «компетентным органам»: достаточно сравнить первый и второй тома бесценного дневника К. Чуковского – соответственно за 1901–1929 и 1930–1969 гг.

Если в первом томе мы встретим частые и весьма саркастические характеристики ленинградских цензоров эпохи нэпа, то во втором, в записях 30—40-х годов, такие выпады практически исчезают. Даже рассказы о трагических моментах его собственной «цензурной биографии» обрываются на полуслове выразительным многоточием… Однако в записях, относящихся к эпохе «оттепели», вновь возникает цензурная тема. Исключение из указанного выше правила – «Дневник» историка русской литературы, либерального профессора и одновременно многолетнего цензора Санкт-Петербургского цензурного комитета Александра Васильевича Никитенко, который он вел до конца жизни – с 1826 по 1877 г. В нем, в первом томе в особенности, запечатлены самые мрачные стороны литературной и общественной жизни. Знавший «кухню» изнутри, он оставил богатейший материал по истории цензуры в России XIX в. Ужас навеяло на него учреждение в 1848 г. сверхцензурного «Комитета 2-го апреля» (см. о нем далее): «События на западе вызвали страшный переполох на Сандвичевых островах. Варварство торжествует там свою дикую победу над умом человеческим, который перестал мыслить, над образованием…»