Рождение машин. Неизвестная история кибернетики - стр. 59

Но полностью рациональное поведение – это еще не все, важны еще эмоции и сочувствие. Рассказ кончается тем, что самая последняя модель мощного, практически всезнающего компьютера ломается, не в силах посчитать «важность мечты».

Райли прекрасно уловил эту типичную для середины XX века смесь крепкой веры в прогресс и приглушенного, томительного страха. В 1950-х годах «автоматический» было синонимом технологического прогресса. Однако на протяжении 1950-х и в начале 1960-х годов компьютеры были так редки, что в их собирательный образ, рисуемый обществом, не входили программное обеспечение, напичканное ошибками, и медленная аппаратура. Большинство людей даже не могли представить себе, что технология может не работать.

К середине 1961 года в США работал только 5371 компьютер разных типов. Аппаратура военного и правительственного назначения составляла 40 % от общего рынка. В тот год более 1 миллиарда долларов было потрачено на компьютерное оборудование для военных и коммерческих пользователей[154]. Технологический процесс развивался все быстрее, но достоверные факты и цифры были в дефиците, и многие писатели обозревали будущее, а не настоящее.

Одним из наиболее волнующих образов этого времени были самовоспроизводящиеся машины. В 1961 году Винер размышлял о возможностях машин, которые смогут воспроизводить сами себя, как биологические формы жизни. В интервью для Christian Science Monitor Винер перефразировал Библию, придавая теологический подтекст научному прогрессу: «И машины станут создавать машины по своему образу и подобию»[155]. Через два года Винер написал свою последнюю книгу, которую назвал «Творец и робот». В серии социально-философских очерков Винер рассматривает этические проблемы взаимоотношений между творческими силами человека и созданной его гением кибернетической машиной. В книге действительно есть что-то религиозное.

Религия строится на табу. «Каково бы ни было содержание религии, в ней часто заключено нечто, напоминающее запертую гостиную фермерского дома Новой Англии, с опущенными шторами, восковыми цветами под стеклянным колпаком над камином, позолоченными камышами, обрамляющими незаконченный портрет дедушки на мольберте, и фисгармонией из черного дерева, на которой играют лишь на свадьбах и похоронах. …Мы не должны говорить о Боге и о человеке одновременно – это богохульство», – писал он с легким оттенком сарказма[156].

Религиозные табу проникают далеко за пределы деревянного домика на ферме в Новой Англии. «Даже в области науки, – писал 67-летний Винер, – очень рискованно идти против общепринятых таблиц приоритетов». Табу запрещало сравнивать живые существа и машины, это тоже было богохульством. Каждая часть живых существ – живая, а каждая часть машин сделана из безжизненного металла, пластика и стекла. Автоматы, в отличие от животных, не имеют такую загадочную тонкую структуру, которая наделяет их целеполаганием. А для кибернетиков цель всегда была ключевой особенностью всех систем, управляемых отрицательной обратной связью. С точки зрения Винера, догматы церкви мешали усовершенствованию знаний. Он попытался ослабить религиозные запреты в своей последней книге, проводя аналогию между словами сакральных текстов и кибернетикой. Он написал, что три аспекта кибернетики имеют религиозную подоплеку: машины могут обучаться, воспроизводить самих себя и они окутаны ореолом легенд. Наука, как он ее видел, вторгалась на территорию религии, вытесняя из нее Бога. Кибернетика позволяла сделать иррациональное рациональным.