Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники - стр. 39
А в смысле цветов преобладал белый – стены, потолки, двери и окна. Да и одежда воспитанниц имела преимущественно белый цвет. Белые кофточки, правда юбки синие, но они больше чем наполовину закрыты белыми передниками, а красные кожаные пояса вообще малозаметны. Наша форма была задумана в виде национального царского флага. Белый, синий и красный. <…>
– Барышню Лодыженскую на прием, – сказала, открывая дверь, старшая нянечка Варя.
«Кто бы это? – думала я по дороге. – Мама в Отякове».
В дверях залы стояли две дамы в шляпках. Сашенька и Машенька! Я не сразу узнала их, потому что никогда не видела Сашеньку в шляпке, обычно она носила на голове какие-то черные кружевные косынки. Я бросилась к ней на шею.
– Боже мой, Лелечка, да какая же ты худая и бледная, а где же твои косы? – приговаривала Сашенька, целуя меня… У Машеньки в руках был громадный торт.
– Вот, мы тебе привезли, – протянула она мне коробку.
Я пришла в ужас.
– Что вы, нам не разрешают здесь торты, – соврала я, представив себе, как я потащу его в класс и как будут надо мной смеяться.
Но Сашенька протестовала:
– Не может быть, возьми, Леля, там твои любимые безе и крем.
Я упрямо мотала головой. И у меня даже не появилась мысль о том, что девчонки, наверное, с удовольствием съели бы со мной этот торт.
– Ну что ж делать, мамаша, – сказала Машенька, – если не разрешают. У нас в пансионе разрешали.
– Ну, Бог с ним, расскажи, как ты живешь, как учишься? – говорила Сашенька, усаживаясь на стул.
– Ничего, – ответила я, чинно садясь рядом, хотя раньше бы обязательно села к ней на колени.
Я опять впала в свою апатию и очень вяло отвечала на их вопросы. Затем взглянула на большие часы, висевшие на стене, и сказала:
– Вы знаете, ведь сегодня приема нет и меня отпустили ненадолго.
– Что приема нет, я знаю, еле допросилась тебя вызвать. Ну и строго у вас, настоящая казарма. – И, вздохнув, Сашенька добавила: – Вон как ты переменилась, прямо на себя не похожа!
Вечером меня обрадовала Нина Константиновна:
– Стрижок, тебе письмо, – и подала нераспечатанный конверт. Письмо было от мамы. Она писала, что в конце октября два дня праздника и что она обязательно приедет на эти дни в Москву, а я, со своей стороны, должна постараться, чтобы меня отпустили домой. На воскресенье и праздники воспитанниц, имеющих хорошие отметки за поведение и по предметам, отпускали домой. Я обрадовалась: хоть ненадолго выйду из этой тюрьмы. Теперь буду считать дни до 21 октября, их не так уж много, даже можно до 1920-го, ведь мама приедет в Москву 1920-го и, наверно, придет ко мне в прием.