Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники - стр. 37

– Какая у тебя красивая кукла, – сказала Тома Бугайская, – иди играть с нами в институт.

Я согласилась. Сдвинули парты, положили книги, как будто столы, и стали рассаживать кукол.

– Моя будет княжной Джавахой, – заявила моя пара, ее звали Катя.

– Моя Людой Власовской, – поспешила Тома, – а твоя, хочешь, будет Бельской, – обратилась она ко мне.

Я согласилась.

– Ну, что ж ты, Бельская, не шалишь? – спросила Катя.

– А почему должна шалить Бельская?

– Так мы же играем в Чарскую, ты что, не читала «Записки институтки»?

– Нет, – растерялась я.

– Ну, с ней неинтересно играть, я не хочу, – сказала Катя. И я, забрав свою Наташу, уныло поплелась на свою парту.

На другой день неприятности меня ждали уже с утра. Когда наша классная дама Нина Константиновна Гаусман строила нас в дортуаре в пары (дортуаром назывались спальни, помещавшиеся на третьем этаже), моя пара Катя заявила, что она со мной ходить не будет.

– У нее уши грязные.

– Пойди и быстро вымой уши, пока я проверю у всех ногти, – сказала мне Нина Константиновна.

Я выполнила приказание.

– Все равно они у нее грязные, – капризно протянула Катя, когда я встала опять с ней рядом.

Нина Константиновна молча взяла меня за руку и поставила в первую пару. Не отпуская моей руки, она стала спускаться по лестнице в столовую, а за нами потянулся весь класс.

– Будешь ходить в первой паре, стрижок, – вдруг ласково сказала она.

Я стала молча разглядывать ее. Форменное платье на ней было наряднее других. Оно все отделано мелкими складками, из воротника и рукавов выглядывают кружевные белые рюшки. Причесана она тоже затейливо, на лбу и шее много кудряшек. Позднее я узнала, что классухи делились на вредных и безвредных. Нину Константиновну относили к самым безвредным. Она была некрасива, но в глазах ее было что-то доброе. Я разглядела также свою новую пару. Звали ее Оля Менде, она перешла в седьмой из приготовительного, но держалась как новенькая – робко и обособленно. Лицо у нее было старообразное, какое-то птичье. Вот кого она мне напоминала – сову! Глаза такие же мрачные и посажены близко к носу. Завтрак, как и полагалось, прошел в молчании. Когда мы пришли в класс, Оля обратилась ко мне:

– Хочешь дружить со мной?

– Ладно, – равнодушно сказала я.

Было воскресенье, нам разрешили до обедни заняться игрой или чтением. Оля пришла и села ко мне на парту. Но разговор не вязался.

– Давай письма домой писать, – предложила я. – Я еще маме не написала ни разу.

– Давай, – согласилась она.

Я пошла достать почтовые принадлежности. Когда проходила мимо последней парты, меня окликнула очень толстая девочка, Нина Полякова, тоже из породы тихонь.