Российский колокол № 1 (45) 2024 - стр. 25
Конец марта, но солнце слепит нещадно. Приазовское небо – словно голубая эмаль, резкий ветер взметает белёсую пыль и хлопья сажи. Белое солнце резко очерчивает скелеты домов. Белое солнце пустыни выжженного города. Ещё и ковры эти.
«Бэха» заводится, бойцы вскакивают на броню. Квартал за «девятками» ещё не зачищен, они едут туда, мы на машине военной медслуж-бы – за ними. Через лобовое стекло я смотрю, как покачиваются на броне фигуры бойцов. «Бэха» заворачивает в проулок, ребята ссыпаются с брони, наша машина проезжает дальше – в те улицы, где зачистка уже произошла.
– … Что касается того случая при штурме с Виктором, то это была нормальная боевая работа, – скупо говорит командир части.
«Не было ошибки, тем более долбо… изма», – слышится между строк.
Дней пять я отсутствовала на базе; когда вернулась, уже знала, что в батальоне «двухсотый».
– Сапёр погиб: брали здание, что-то пошло не так, – сказал один из ребят, куривших во дворе.
«Сапёров не знаю… только медиков, водителей и штурмовиков», – со стыдным облегчением подумала я.
Назавтра была Страстная пятница. Утром мы шли с военфельдшером Галей по притихшему селу в окрестностях Мариуполя, куда ещё в марте перебросили часть. Село по-старому называлось Крещатицкое, по-новому – Красноармейское; и так и этак хорошо. В последние дни Страстной весна будто погасла и село насупилось; белая казачья церквушка у дороги приняла оттенок сумрачного неба. Вспоминается родной Север, где в древнем Пскове белые домосковские храмы накануне Пасхи стоят будто посеревшие от горя.
– Знаете, Наташа, я всё не могу отвязаться от мысли. Вот кого-кого… а не думала, что Виктора убьют. Он такой спокойный был, опытный. До войны в Мариуполе жил, немного до своего дома не дошёл, вы знаете?..
– Витю Таркома убили? – У меня садится голос.
– Да, а вы не знали?..
Взяли первый этаж, второй был тих, Тарком вышел в лестничный пролёт. Пуля прилетела сверху, точно в каску и на этот раз не по касательной.
Старый казачий храм Святого Александра Невского в селе Красноармейском печально звонит в серое небо. После службы мы возвращаемся в расположение, вдоль дороги в изумрудной траве возлежат упитанные рыжие коровы. Я ухожу на спортплощадку; там, на краю футбольного поля, – поваленное дерево: кора давно сползла, ствол серебрист и отполирован дождями, ветром и задами болельщиков. Присаживаюсь и щёлкаю заметку в телефоне, ту самую, с хреновым пророчеством: «Я не умер, я сплю, и к моим сапогам подступает Азовское море»…
Несколько дней спустя наша машина идёт по бульвару Меотиды, газон по правую руку утыкан табличками «мины» – ещё накануне их не было, а сегодня здесь уже прошли сапёры. В створе улицы открывается другой бульвар, с променадом. Долго-долго он тянется вдоль высокого берега, за которым открывается голубеющая морская гладь.