Репрессированный ещё до зачатия - стр. 32
– Мне хочется, – уверенней рубил оратор, – как там говорится, сказать по существу. Тут публика сельского направления. Поймёт. Вот двое у меня привезли на ферму комбикорм и другие вещи. Один пьяный. Ну не стоит! Другой тоже пьяный. Но стоит. Только качается. Тому, что качается, говорю я:
«Сарыч, когда перевоспитываться будем?»
Он строго меня послушал и легкомысленно упал. Далеко людям до совершенства. Зло берёт. Исколотил бы – драться неудобно… Я стараюсь по-современному подойти. Я мог бы их выгнать. А я подобрал их со снега. Развёз по домам. Сам перенёс корм с саней в кладовку. В общем, стараюсь воспитывать свои кадры. А они пьют и пьют. Как с ними быть, граждане писатели? Вот о чём напишите!
Пухлявенькая телятница Надя Борзикова была категорична:
– Я про ребят. Плохого они поведения у нас. В один придых матерятся всеми ругательствами от Петра Первого до полёта Терешковой в космос. Водкой от них тянет – на Луне слышно! Есть нахалы – женятся по три-четыре раза и портят жизнь стольким и больше девушкам. При помощи юмора таких надо что? Лин-че-вать!
Женская половина зала вызывающе поддержала:
– Пр-равильна!
Агитатор Зоя Филькина философствовала:
– Не надо слушать музыку. Надо знать биографию композитора. Послушайте Бетховена. Музыка тяжёлая. Давит. Такой у него была жизнь. А музыка Россини лёгкая, радостная. Как его жизнь. Моя просьба: печатайте биографии композиторов для сельских любителей музыки…
Советчики сидели в первых двух рядах и друг за другом поочередно стреляли в приезжих наставлениями.
У гостей туманились взоры. Они вежливо выслушивали каждого говоруна. Даже хлопали.
Столичное воспитание сказывалось.
Спецкор редакторской корзинки
Удивительно, что труднее всего вызвать эхо в наиболее пустых головах.
Станислав Ежи Лец
Редактор Виктор Кожемяко, который брал меня в «Рязанский комсомолец», уехал на Дальний Восток корреспондентом «Правды».
И главным у нас стал бывший ответственный секретарь Константин Васильев по прозвищу Костюня Рябой.
Этот бритый шилом[34] Костюнька никогда не обмирал от любви ко мне.
А тут, впрыгнувши в генеральное креслишко, вовсю чёрно возлюбил меня.
Что я ни напиши, Рябой всё тут же брезгливо метал в корзину.
А если что и пропустит, так так искромсает, что тошен становится белый свет.
И вот однажды, прибежав из обкома ВЛКСМ,[35] даёт он мне горячее очередное задание.
Я исправно делаю своё дело.
Еду в командировку.
Пишу очерк «Стоит общественный огород городить!»
Сдаю.
Рябой тоже делает своё дело.
Читает. По диагонали.
Бракует с жестоким наслаждением, комкая рукопись.