Путеводитель потерянных. Документальный роман - стр. 44

– Посчитай, сколько ты заплатила за сейф, – сказала я Мауд.

– Нет, я платила за ложь. Но это не телефонный разговор.

Елена и Мауд, 2018. Фото О. Лебенсон.

Над площадью Рабина все еще парили воздушные шары. Израиль отмечал победу на Евровидении.

Ночной шум не давал спать, Мауд ощущала себя разбитой, да и выглядела неважно.

Мы устроились за маленьким столиком на кухне, как это бывало при Шимоне. Зеленая пачка сигарет «Ноблес» лежала в той же пепельнице.

– Это камуфляж, – засмеялась Мауд, когда я попросила у нее разрешения выкурить сигарету Шимона. – Пачка пустая, открой и убедись, что я говорю правду.

– Ты всегда говоришь правду.

Елена и Мауд, 2018. Фото О. Лебенсон.

– Нет. Я лгала Шимону про Германа, лгала тебе. Объятиями и страстными поцелуями такое не кончается… – Мауд бросило в краску. – Лучше бы я сказала это по телефону…

– Сколько тебе было, когда ты дала Шимону клятву?

– Какую клятву?

– Все забыть.

– Двадцать три. К тому времени я была зрелой женщиной, во всех отношениях. Могла бы оставаться честной и перед памятью, и перед Шимоном. Я поняла это, когда мы сидели в монтажной, – Мауд вертела в руках пачку «Ноблеса». Глаза, упрятанные в глубокие морщины, смотрели прямо на меня. – Если бы я тогда бросилась за Германом, мы бы погибли вместе, Шимон встретил бы другую женщину, и та родила бы ему лучезарную дочь. Одни уступительные… Хорошо, хоть между нами не останется лжи, – вздохнула Мауд и выкинула пустую пачку в мусорное ведро.

Автобус петлял вокруг зеленеющих лесов и ярко-желтых полей, взбирался в горы, скатывался в низины, трясся по булыжной мостовой очередного городка с обязательной площадью и костелом, вытряхивался на очередное шоссе и прибавлял газу. Ранняя весна рисовала в окне головокружительные картины, в дневнике от них осталась однострочная запись: «10.05.1988. Прага – Румбурк. Главный хирург Терезина. Расшифровать магнитофонную запись».

Подъезжаем. Сонные пассажиры зашевелились, на конечной остановке ждали встречающие. Меня не ждал никто. Договорились, что прибуду сама. Однако пожилой кряжистый мужчина с чуть приподнятыми плечами и руками, развернутыми внутрь, судя по стойке, мог оказаться хирургом.

– Да, это я, зовите меня Эрих.

Франц Питер Кин. Портрет Эриха Шпрингера, Терезин, 1943. Фото Е. Макаровой.

Глаза восьмидесятилетнего хирурга смотрели на меня в упор. Молодые, под цвет весеннего неба, без признака старческой водянистости. Он взял меня под руку, и мы пошли. Идти было недалеко. По дороге он пытался понять, что меня к нему привело. По-чешски я понимала хорошо, но говорила через пень-колоду, так что на вопросы отвечала односложно. Доктор Шпрингер картавил, как мой дедушка, родной язык которого был идиш. Может, он знает идиш? Но это вряд ли бы помогло.