Путь с войны - стр. 35
– Я не читал.
Потом он долго стоял на коленях. Так неподвижно, что юркий птенец, не распознав в Ырысту человека, выпорхнул из свежей листвы, и начал клевать крошки с земли, поскребывая крылышком по голенищу.
Ырысту кашлянул, птичка испуганно взлетела на ветку. Солдат полез в вещмешок, достал узелок, в котором хранил ордена и медали. Выбрав случайно один кругляшок, оторвал колодку. Закопал медальон туда же, к письму.
– Так, однако, правильно будет, – сказал в пустоту.
В узелке среди советских наград хранилась немецкая – рыцарский крест, выглядел он солидно, веяло средневековьем, турнирами, битвами.
Тевтонцы, подумал Ырысту. Надо же, рыцари! Для кого целый Гейне книжки писал? Сказано: кретин, тот, кто собственное ничтожество прикрывает геройством предков. Или что там еще? Сии радикальные звери – безбожники, чуждые вере.
Ырысту бросил немецкий крест куда подальше. В немецкую траву. Там ему место. Полевая трава была незнакомой. Ерунда какая-то растет. Где мать-и-мачеха? Одуванчики где?
Одуванчиков тут нет. Но здешние стебли питаются в такой же земле, тянутся к этому же солнцу. Или дерево взять. Оно замерзнет зимой, окаменеет, стоит себе в гордой изоляции, скрипит, заходится в своем древесном патриотизме: я, дескать, уникальный в своем роде тополь. Тополь это не лес, не роща. Он потомок и преемник баобаба.
А потом оттает земля, побегут подземные соки, тополек корнями вопьется в водоносные слои… Оживут ветви, зазеленеют листочки. Все деревья корнями в одной земле. И тополь сообразит, что он и роща и бор. На худой конец, парк. И все деревья, товарищ очевидность, это и есть общий, всемирный лес.
А люди? И как бы все понятно, но тоже скажут: банальность! Слюни гуманистов. Ты им: все люди – братья. А они: а вот ни хрена, на свой-чужой рассчитайсь! А потом лежит уроженец Кавказа в германской земле.
Ырысту вытер шею пилоткой.
– Как ты и завещал, Котэ, не будем плакать, – шепнул он.
Надел пилотку, отдал честь. После достал папиросу и громко сказал:
– Подох грузин, да и хер с ним!
Промокшими шагами Ырысту двинул по полю в сторону проселочной дороги, думая о том, что друга Котэ хотя бы похоронили, а сколько тут еще осталось тел? Сколько их осталось лежать в окаянной земле неопознанных, неизвестных? Забытых… Забудут и нас, и это правильно. Война не что иное, как болезнь. Никто в здравом разуме не будет вспоминать про хворь. Потерял ты ухо на войне, да и ладно. Что теперь памятник уху ставить? Не будешь же ты с этим до конца жизни носиться! Или будешь? Повесишь это ухо на шест, а на табличке напишешь «Ура!» и пошел такой маршем по главной улице! С оркестром.