Пророчество. (О войне, людях и событиях) - стр. 20
– Блестяще! Нет, это правда, блестяще! – в восхищении сказал Генрих. – И это вы учили в школе?
– Нет, это я сама выучила. Но это тоже Лермонтов.
– Нет, нет! Это Гёте, но в прекрасном переводе Лермонтова.
И он повторил: «На севере диком стоит одиноко…»
– Мне кажется, что он писал о твоей стране. Ведь вы тоже находитесь на севере. И ваша страна так же одинока в этом мире.
– Вот вы её наверно и хотите избавить от одиночества – подвела итог Фрося.
Генрих вновь удивлённо посмотрел на неё, но промолчал.
Однажды ночью, он проснулся от того, что кто-то ходил внизу сарая. Было темно, но он слышал не лёгкие, быстрые шаги русской, а тяжёлые мужские. Заскрипела лестница.
– Кто тут есть, – раздался негромкий голос. – А ну, вылазь!
Генрих затаился, пытаясь даже не дышать. Неожиданно он почувствовал, что его бьёт дрожь, и он не может её унять.
– Ну, я сейчас тебя, суку, выкурю, – вновь раздался голос неизвестного. – Последний раз говорю тебе – вылазь!
Щёлкнул затвор винтовки. И тут раненый услышал, как вновь открылась дверь сарая, и послышались лёгкие шаги женщины. Сарай осветила лампа, которую Ефросинья держала в руке.
– Кто тут? – громко спросила она, и тут же увидела стоящего на лестнице человека с винтовкой. – Ты кто?
– Фрося, ты что, меня не признала? Николай, я! – на Ефросинию смотрел младший брат её Степана. Ему едва стукнуло шестнадцать лет.
– Ой, Коля! – она чуть не выронила из руки лампу. – Да откуда же ты тут, родной!?
Она бросилась к соскочившему с лестницы Николаю. Они обнялись. Ефросинья поставила на полочку лампу.
– Что слышно о Степушке?
– Пока ничего, но ты не волнуйся, он живой вернётся.
– Да, живой! Мне вон Фроська сказала, что никто из наших ушедших в армию не вернётся. А она вещунья.
– Стрельнуть надо эту ведьму – мать вашего выродка.
– Какого выродка?
– Бургомистра. Он, сволочь, вчера в Калугино сдал двух наших партизан из соседнего отряда. Из вашего села были – братья Репьёвы.
– Так они же совсем пацаны.
– Вот этих пацанов и повесили немцы. Даже разбираться не стали. Мне бы его достать. Я бы их вместе с мамашей привёл к господу Богу. – Он зло и громко выругался. Они помолчали.
– Как ты-то живёшь? – спросил Николай.
– Да живу вот. Как зиму прожить? Летом хоть огород спасает, а вот зимой совсем туго будет. Да и не мне одной.
– Лечишь кого?
– Лечу. Люди-то болеют и в войну, и под немцем.
– Всех лечишь?
– Конечно всех. – Она посмотрела на Николая. – А ты что имеешь в виду?
– Да вот добрые люди подсказали, что ты и полицаев лечишь.
– Когда ко мне обращаются за помощью – лечу, – встав, сказала Ефросинья. – Я медик, а они все люди.