Примат воли - стр. 29

На второй год чумного поветрия весна выдалась на редкость красивой. Природе не было дела до того, что в мире людей властвует безумие смерти. Деревья не болеют чумой.

И они цвели, радуясь теплу, тому, что снова прилетели птицы, и пчелы и шмели самоотверженно роются в разноцветных, пахнущих медом цветах. Среди людей буйствовала смерть. Среди деревьев буйствовала весна.

Я приехал на Северную заставу вместе с начальником городской стражи. Было его время проверять посты. Было мое время проверять собравшихся у карантина.

Их еще много скиталось по дорогам, этих несчастных, которых черная смерть согнала с насиженных мест и бросила на поиски безопасного пристанища. Это потом, к концу второго пришествия чумы, когда страшная жатва подошла к завершению, скитальцев стало мало – самые неосторожные уже умерли, самые боязливые отсиделись в запертых наглухо домах, под удар попадали только самые невезучие. Но у карантинов больных и заразных уже почти не бывало.

Итак, бушевала весна. А я, вместе с десятком закутанных с ног до головы в плотную ткань, густо перемазанных в смеси серы, пережженного свиного жира, камфары и прочей дряни стражников, бродил меж костров.

Тех, кто не вызывал подозрений, стражники отводили к рогатинам. Этим предстояло еще дочиста отскоблиться в бане. В серном дыму, в невообразимой грязи, перемешанной с золой. Их одежду сожгут, но они будут допущены в город. И они радовались этому, понимая, что в этом – их спасение.

Подозрительных – а, по чести, зараженных; я редко ошибался, и дело даже не в явных и тайных синдромах, просто я чувствовал болезнь – отводили через дорогу к большому костру, у которого им предстояло доживать последние дни.

Была еще третья группа людей – тех, кто пришел сюда вместе с зараженными, кто сидел с ними у одного костра. Таких я приказывал оставлять за карантином еще на три дня. Этого времени было достаточно, чтобы понять – подхватили они заразу, или нет.

Я успел осмотреть уже добрую сотню пришельцев, и добрался до костра, к которому жались человек десять. Восемь, очевидно, вилланов, и двое – явно благородного происхождения. Это было видно и по лицу, и по одежде. Но сословность в те времена никого не волновала. Чума равняла всех.

– Кто вы, господа? – спросил я, остановившись у их костра.

– Кавалер де Грассан, из Шампани, – ответил тот из благородных, что постарше. – Со мной моя дочь, мой племянник и восемь крестьян – все, кто остался из моих людей. А вы, мсье?

– Я доктор в этом городке. Просто доктор.

– Он не просто доктор, шевалье, – заметил кто-то из стражников. – Он наше спасение. Благодаря ему у нас уже полгода не было ни одного случая чумы. Поэтому его слово – закон.