Предпоследняя правда - стр. 7
Старик, недвижно лежавший на спине, пошевелил губами.
– Привет.
– Привет, дуболобый чудила. – Николас подтащил к кровати стул и сел. – Ну как ты там?
После длительной паузы, словно слова Николаса добирались до старого механика ползком, тот снова зашевелил губами:
– Не слишком, Ник, хорошо.
«Ты еще не знаешь, – подумал Николас, – что это такое у тебя. Если только Кэрол не рассказала тебе за последний день». Он смотрел на механика и думал, не подсказал ли тому инстинкт. Сам он уже знал, что панкреатит летален почти в ста процентах случаев, ему-то Кэрол рассказала. Но Сузе, конечно, этого не говорили, да и дальше не скажут, ведь бывают же чудеса.
– Ничего, придешь еще в норму, – неуклюже подбодрил старика Николас.
– Слушай, Ник. Сколько оловяшек наклепали мы в этом месяце?
Николас на мгновение задумался. Сказать ему правду или соврать? Суза слег восемь дней назад; конечно же, он не следил за обстановкой и не мог ничего проверить. А потому Николас соврал:
– Пятнадцать.
– Тогда… – Мучительная пауза; Суза смотрел все время вверх, ни разу не взглянул на Николаса, словно чего-то стыдился. – Тогда мы еще можем выполнить план.
– Да какая мне разница, выполним мы план или нет? – Николас знал Сузу очень давно, сидел вместе с ним под землей с самого начала войны, пятнадцать лет. – Меня только волнует… – Господи, чуть не сорвалось с языка.
– Выйду ли я отсюда, – прошептал Суза.
– В смысле – когда мы с тобою выйдем.
Он внутренне крыл себя последними словами. Дверь открылась, и вошла Кэрол в медицинском белом халате и туфлях без каблука; в руках у нее были какие-то бумаги, несомненно – медкарта Сузы. Николас молча встал, уступая место рядом с кроватью, и вышел в коридор.
Кэрол за ним последовала. В пустом коридоре Николас остановился, и Кэрол ему сказала:
– Он проживет еще максимум неделю, а затем умрет. Вне зависимости от того, что ты тут ему болтаешь.
– Я сказал ему, что наши мастерские выпустили в этом месяце уже пятнадцать оловяшек; постарайся, чтобы никто не просветил его, что это не так.
– Я слышала, – сказала Кэрол, – про что-то вроде пяти.
– Семь.
Он сказал ей это не как врачу, от которого все они здесь зависели, а из-за сложившихся между ними отношений. Он всегда говорил Кэрол всю до конца правду – потому, и это было эмоциональным крючком, державшим его рядом с ней, что она обладала редкой способностью видеть насквозь любой обман, даже самый мелкий и невинный. Так чего же сейчас-то врать? Кэрол никогда не нуждалась в утешениях, она предпочитала правду. И снова ее получила.
– Значит, мы не сможем выполнить план, – сказала Кэрол. Как о чем-то естественном и очевидном.