Предпоследняя правда - стр. 2
Еще один удар, и машина заткнулась.
– …честву, – закончила Коллин; она меланхолично рассматривала где-то выкопанный аутентичный древний бюст работы Эпстайна[2], стоявший в нише стеллажа, где Джозеф Адамс держал литературу по телевизионной рекламе прошлого великого двадцатого века, в частности о религиозных и вдохновенных творениях Стэна Фреберга[3] на тему шоколадок «Марс». – Вшивая метафора, – пробормотала она. – Йоменская служба крысы… йоменами в Средневековье называли молодых крестьян, и я готова поспорить, что даже такой профессионал, как ты, и то этого не знает. Принеси мне плащ и подай мой флаппер к главному входу, – кинула она оловяшке, выросшему по ее вызову в дверях библиотеки. – Я полечу к себе на виллу, – повернулась она к Джо. И добавила, когда тот ничего не ответил: – Ты бы попробовал сочинить эту речь без всяких помогалок, своими собственными словами. Тогда и не будет никаких этих «йоменских крыс», доводящих тебя до белого каления.
Только вряд ли у меня это теперь получится, подумал Джо Адамс. Чтобы самому, своими словами, без помощи механизма. Теперь я намертво к нему прикован.
Тем временем снаружи туман добился полной победы; бросив взгляд искоса, Адамс увидел, что он оккупировал уже весь мир до самых окон библиотеки. Ну что же, подумал он, зато мы избавлены от очередного яркого, сплошь из взбаламученной радиоактивной пыли заката.
– Мисс Хакетт, – объявил оловяшка, – ваш флаппер подан к главному входу, и ваш шофер типа два готов распахнуть для вас дверцу. И во спасение от вечерних миазмов один из служителей мистера Адамса будет омывать вас потоком теплого воздуха, пока вы не окажетесь внутри.
– Господи, – скривился Джо Адамс и потряс головой, словно избавляясь от наваждения.
– А ведь ты сам, дорогуша, его всему этому и научил, – заметила Коллин. – Весь его выспренний язык пришел прямиком от тебя.
– А все потому, – горько ответил Адамс, – что я люблю стиль, величие и ритуал. Броуз написал мне, письмо пришло в агентство прямо из его женевского бюро, что в этой речи должна использоваться как центральный образ именно она – белка. А что про нее скажешь, чего еще никто не говорил? Они делают запасы, они бережливы. Все мы это прекрасно знаем. Но что они делают еще такого, к чему можно было прицепить проклятую мораль?
«А к тому же, – подумал он, – все они умерли. Такого животного вида больше не существует. Но мы упорно превозносим ее добродетели, истребив предварительно ее как таковую».
Он набрал на клавиатуре риторайзера две новые лексические единицы. «Белка». И – «геноцид».