Прах херувимов - стр. 18
Ларик полежал ещё немного. Успокаивался, вдыхая этот мощный оберёг от духов. Никакие страсти не проникнут в дом сквозь душистый барьер, поставленный ещё мамой. На веки вечные.
Но страх, который уже собирался оставить его, уходить вдруг передумал. В ночной тишине на самом деле что-то шуршало, двигалось и сопело. Это звук Ларик сначала не услышал из-за гулкого стука сердца. Но тревога окружала сразу со всех сторон. То с улицы, за оградой; то казалось, что кто-то ходит под окнами; то скрип половиц раздавался уже из кухни. Казалось, что целая толпа неведомых существ, рассредоточившись, подбирается к спальне Ларика.
Душистый цветочный флёр, который прогонял ночные кошмары, беспомощно отступил перед явью. Постепенно скрипы и шорохи объединились, переросли в гул, который становился всё звонче и реальнее. Ларик, сжавшийся комком под одеялом, уловил его ритм, в котором стали проступать отдельные слова:
– Эни, бэни, рики, таки,
Я иду к твоей кровати…
Слова складывались в песню, и мастер её услышал. Очень похожа на шипящую припевку из сна, но всё равно какая-то другая. Шипение заменилось на скрип и скрежет, постепенно переходящие в обволакивающий гипноз:
– Эни, бэни, рики, таки,
Я иду к твоей кровати
Буль, буль, буль, кораки, шмаки,
Обложу тебя я ватой
Ноки, роки, риглез, руди,
Не услышат криков люди.
Кровью пропитал матрац,
Эус, бэус, дэус – батц!
Ларик, обмирая от предчувствия, приподнял одеяло, поддёрнул вверх край белой в мелкий ситцевый цветочек простыни и попытался в тусклом свете далёкого уличного фонаря рассмотреть цвет матраца. Никаких кровавых пятен на тюфяке не нашёл. По крайней мере, при беглом взгляде.
Тем не менее жуткая в своей глупости песня то приближалась, то удалялась, словно некто, посылающий ему сигналы, ходил кругами. Всё в том же тусклом свете фонаря по стенам спальни заплясали неуверенные тени. Мастеру в них виделся то его собственный скорчившийся профиль, то чудились отражения нереального существа, высовывающего из панциря переплетённую венами шею.
И тут Ларик рассердился. Наверное, в первую очередь на самого себя, потому что сердиться сейчас больше не на кого.
Он вскочил с постели, с громким треском запахнул окно и закрыл на шпингалет. В спальне сразу наступила предгрозовая изнуряющая духота. Не обращая на это внимания, Ларик, шлёпая босыми ногами, метнулся в закуток на кухне, где хранились всякие хозяйственные мелочи.
По пути из спальни в кухню он не обнаружил ничего подозрительного и выдохнул с некоторым облегчением. Нашёл старый, но внушительный топор, плотно обхватил гладкое, обточенное временем основание. Ощущать в руке пусть примитивное, но орудие, было приятно и надёжно. Ларик перевёл дух.