Поветрие - стр. 49
– Пусть даже так, – настаивал Максим. – Лучше у плута на поводу пойти, чем честного человека оставить без помощи. Люди перепуганы, последняя надежда у них, разве ты не видишь?!
– Тьфу ты, – сплюнул Фрязин в песок. – С такими понятиями недолго ты в нашем ремесле проживешь.
– Это почему? – спросил Максим.
– Жалостливый больно, – Фрязин сделал презрительную гримасу. – А нам жалостливыми быть нельзя. Вот помнишь твоего приятеля монастырского? Что бы было, коли бы я его тогда пожалел?
– То человек, а то – грибы соленые, – уперся рогом Максим.
– Да не просто грибы, а ты то возьми в толк… – начал, было, Фрязин, да не договорил – к ним быстрыми шагами приближался Нечай с плаксивым выражением на лице.
– Федор Лукич, смотри, солнце уж заходит! – взмолился он, видя, что, должно быть, они колеблются. – Ну, что хочешь мы сделаем! Хочешь, напишу я Никите Романовичу о том, какую ты божескую милость к нам явил! Он человек большой, тебе не худо будет!
– Что мне до твоего Никиты Романовича! – огрызнулся Фрязин. – Век бы ему лучше про меня не знать, а мне про него!
Но Максим заметил, как глаза Фрязина чуть сузились, а пальцы забегали по узелкам, на которые застегивается кафтан. Он уж знал, что это было верным признаком того, что Фрязин о чем-то крепко задумался, и, возможно склоняется переменить свое решение.
– Ладно, – сказал он. – Давай, Нечай, помогай нам бочки сгрузить, да запрем их в твоей избе. И упаси тебя бог, чтобы хоть одна потом пропала: на дне морском тебя найду и кишки наружу выну.
8. Глава седьмая, в коей пьяный трезвого не разумеет
Как после этого плыли в Зубцов – это Максим после вспоминал с содроганием. Все оставшееся население Низового набилось в струг, словно ягоды в лукошко, и струг от этого просел на воде так, что едва не черпал ее бортами. Плыть приходилось неспешно, и молиться при том, чтобы не напороться на какую-нибудь мель, от столкновения с которой перегруженный струг мог бы вовсе переломиться.
Словно этого мало, набившиеся в струг бабы норовили затащить с собой что-нибудь из хозяйства, самое ценное. Фрязин встал стеной и грубо отбирал любую поклажу, обещал оставить ослушниц на берегу, даже бил по рукам, те ревели, и сладу с ними не было никакого.
Одна прихватила крохотного поросенка, и ни за что не желала его в селе оставлять. Плакала, билась, говорила, что деньги за него плочены, и ей без этого плоскорылого – только остается, что жизни лишиться. В итоге пустили ее и со свиньей, только наказали держать ее крепко, а то если скотина начнет по стругу носиться, то он и ее за борт кинет, и бабу за ней следом препроводит.