Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - стр. 49

и всё говорим неправильно. У них «печь» – у нас «пещь», у них «протвень» – у нас «лист», у них «запóн» – у нас «фартук», у них «спички» – у нас «спищки», у них «котелок» – у нас «котселок». Разница в говóре была, и оне считались боле русскими, а нас считали азиятами. Наши друг друга всегда величали[61], и была привычкя, и приучали: обхождение, обойтись ласково, вежливо, не обидеть, угодить и так далея. Тятя нас приучал: пошлёт к суседу, накажет строго, как обойтись с суседом, и переспросит, как понял, расскажешь – тогда посылал. Приходишь к суседу:

– Здорово живёте!

Ответ:

– Милости просим.

– Деда Самойла Андреич, тятя послал к вам с просьбой. Можете тяте занять молоток?

– Да, сынок, возми.

– Спаси Господи.

Приходишь домой:

– Вот, тятя.

– Ну, как сказал суседу? – Всё подробно расскажешь, и что он сказал.

– Ну, молодец.

У харбинсов не величают, а просто на имя называют, и когда что просют, просто просют и как будто вы обязаны дать.

Харбинсы в Бразилии синьцзянсов прозвали траи́рами. Траир – ето рыба, спокойна, до семи килограмм, как полешки, и любит погреться на солнушке. Один раз на свадьбе несколькя мужиков-синьцзянсов, крепко подвыпивши, ля́гли под куст и уснули. Харбинсы увидели, говорят: «Посмотрите, лежат, как траиры». И то пошло дальше, так и прозвали нас траирами. А наши прозвали их макаками, почему – потому что всё им нужно, везде оне лезут и везде оне наглы.

Мне в Уругвае без рóдства сладко не пришлось, везде хи-хи-ха да ха-ха-ха, за всё приходилось терпеть, постепенно привык, но мне ето не нравилось.

За неделю до нашей свадьбе в Бразилии была свадьба, женился Арсений Филатович Зыков. Почему-то родители на его свадьбу не поехали. После нашей свадьбе через две недели Арсений со своей супругой Валентиной Леонтьевной Маметьевой прибыли в деревню. Арсений Филатович характером уродился в мать, так что понятно, хто он. У них вскоре не пошло. Конечно, в етим добрые люди позаботились – помогчи ихнему разводу.

В деревне моего тестя с тёщай все, окрóмя дядя Федоса, ненавидели. Мне казалось – почему? Тесть такой порядочный, тихой, богобоязневый – и его ненавидят. Но уж ладно, тёща – есть за чё, она неспокойна, везде лезет, всё ей нужно, про всех знат, и каки́ сказки – всё она сплетёт. Моя Марфа её недолюбала. Ни к чему их не приучала, толькя на них кричала, издевалась, ничего не работала, а знала каждый божий день бегала по деревне, новости узнавала да в каждый разговор соли подсыпала. Семья большая, один однóго меньше, а ей ничего не нужно. Марфе ето не нравилось, и она с ней часто схватывалась, и спорила, и за отца заступалась (отца оне все любили). За ето тёща Марфу возненавидела, проклинала, выгоняла из дому и сулила наихудшего мужа, пьяницу и чтобы бил всегда её. Тёща часто выпивала, при любым случае старалась напиться, и тайно выпивала. Тестю и детя́м ето не нравилось, за ето у них возникали конфликты. Когда Марфа вышла взамуж, тёща всеми силами старалась мне угодить, через лишку, ето меня настораживало, и Марфа тоже боялась, и к Марфе тоже изменилась, стала чрезвычайно любезна. Мы ничего не подозревали, но толькя удивлялись, кака́ она к нам любезна, но люди мне говорили часто, особенно Сергей Садофович: «Данила, опасайся, не доверяй». Я никому не верил: как ни говори, всё равно родительница.