Посторожишь моего сторожа? - стр. 56
После минуты молчания он перевернулся, голова его показалась, свесилась с кровати, а подушка отлетела к ее спинке.
– Почему она это сделала? – тихо спросил он.
– Не знаю…
– Почему?.. Это наша вина.
Он закрыл глаза обеими руками. Оттого, что он плакал, ей захотелось убить Катю своими руками. Появись она сейчас – и Мария без сожаления впилась бы ногтями в ее щеки.
– Ты не виноват, – проглотив ком, сказала она. – Мы хотели ее вылечить. Мы бы вылечили ее…
– Нет, Мари. Бесполезно.
– Это Софи что-то наговорила ей, – сказала Мария. – Она… и Альберт… это они виноваты. Они – а не мы. Это они, только они!
И она тоже заплакала. Дитер не трогал ее, пока она сморкалась и вытиралась, он смотрел на нее снизу и размышлял о чем-то ином.
– Она видела во мне врага, – медленно заговорил он, – который пришел с оружием в завоеванную страну. А она… была маленькой девочкой, как ты – много лет назад. Она стояла в дверях и смотрела на меня. И впервые я увидел в ее глазах… ненависть. Я видел Катю тысячу раз, но никогда в ней не было ненависти ко мне.
– Она была больна, – жалостливо прошептала Мария, – она не могла тебя ненавидеть. Катя всегда тебя очень любила. Она очень тебя любила. Дитер… ну как так? Ты ошибаешься.
– Нет, Мари.
– Она знала, что ты выполняешь свой долг. Она никогда бы не винила тебя.
– Да. Она часами сидела в ванной и плакала. Я и Альберт – мы не могли ее спасти. Мне… тяжело. Мари, я очень ее любил. Она была крошкой. Она была… Я не могу.
У нее не было слов. Не было мыслей. Не может быть, чтобы Катя ненавидела их.
Ссутулившись, но улыбаясь, за улыбкой пряча усталость и обиду, он осматривал прихожую. Катя безразлично топталась на месте, избегая смотреть на него.
– Мария сказала, как тебя найти, – не в силах больше молчать, заговорил он, – она сказала, что, если я буду у тебя… чтобы я поселился у тебя… если это не принесет тебе… Она беспокоилась.
Катя пропустила его слова мимо ушей. Он снял китель и повесил его близ ее жакета.
– Как ты себя чувствуешь?
Тягостное молчание.
– Не хочешь со мной говорить?
Теперь он спрашивал на русском, рассчитывая, что уж на это она откликнется. Не ожидавшая того Катя вздрогнула, руки ее задрожали; она прислонилась к стене и еле держалась, чтобы не зарыдать.
– Катя, Катя, что с тобой?
Она отшатнулась от его рук.
– Не трогайте меня… не трогайте. Не надо.
И после:
– Я выдам вам белье. Комнату. Обед в семь вечера. Только не трогайте меня.
Не смотря на него, избегая и прикасаться к нему, как к больному, она передала ему постельное белье, показала свободную спальню и кухню. Он молчал, втайне злясь на нее, в желании схватить ее и трясти, пока она не объяснит, что происходит. Он думал, что Катя на пороге бросится в его объятия, как преданная младшая сестренка, а вместо тепла и нежности (после унылого штаба и неприятной дороги) она отвечала на его ожидания ужасом и омерзением. Словно он был и бешеным псом, и отвратительным насекомым, на которое и смотреть мерзко.