Последняя - стр. 45
Так обнаруживается цикута.
Ведущий выходит вперед, маша руками под музыку, которой он не услышит. Его не интересуют различия между бутенем и цикутой. Он обращается к команде Следопыта.
– Поздравляю! – говорит он. – А теперь пора вас наградить.
7
Я дезинфицирую и бинтую руку, пустив в дело аптечку, которую мне выдали в начале этого испытания, а потом иду дальше. У меня нет ботинка – и я зла. Каждый раз, когда я отвожу ветку, она нашептывает мне о рычании того койота. Если я пытаюсь сосредоточить взгляд на чем-то, отстоящем дальше нескольких шагов, начинаю щуриться – что практически не помогает, но вызывает у меня головную боль. Поэтому я перестаю сосредотачиваться. Плыву по течению, пробираясь по листве скользящим шагом. И хотя моя лишенная обуви левая нога ощущает камни и ветки, мое зрение превращает всю фактуру в пух. Отдельные предметы сливаются. Лесная подстилка становится огромных ковром – то зеленым, то коричневым, в цветах матери-природы.
Шагая вперед, я держу оставшуюся целой линзу в кармане куртки и тру большим пальцем ее вогнутую сторону. Линза становится бусиной четок… нет, бусиной гнева, бусиной размышлений, бусиной «я-не-сдамся».
Тот койот был ненастоящий. Иначе и быть не может. Теперь, когда острота момента миновала, его нападение кажется далеким и похожим на сон. Оно было таким стремительным, таким угрожающим. Я сосредотачиваюсь, вспоминая и выискивая огрехи. Я точно помню электронное жужжание, говорившее о неестественности плача той куклы. Может, этот звук присутствовал и в рычании койота. Я ужасно перепугалась, ничего не могла рассмотреть. Все произошло так быстро, что я ни в чем не уверена.
«Ад тенебрис деди». Три слова – и все закончится. Мне просто надо признать свое поражение. Если бы я соображала во время того нападения, я могла бы так и сделать, но теперь тот момент остался позади – и гордость не позволяет мне сдаться.
«Гордость», – думаю я, шагая по размыто-абстрактному окружению. Я плохо помню религиозные уроки, которые мама заставила меня посещать в младших классах, но про грех гордыни не забыла. Я помню, как старая миссис Как-ее-там с крашеными рыжими волосами, в мешковатом цветастом платье усадила нас шестерых за свой кухонный стол и указала на опаловую подвеску, которую я надела.
– Гордыня, – сказала она, – в том, что чувствуешь себя красивее других девочек. В том, что носишь слишком много украшений и постоянно смотришься в зеркала. Это косметика и короткие юбки. И это один из семи смертных грехов.
Я помню, как сидела там за столом и злилась на ее слова. Я терпеть не могла, когда из меня делают пример – и мне было противно, что этот пример абсолютно неверен. Подвеска принадлежала моей бабке по отцовской линии, которая умерла всего за несколько месяцев до этого. Когда я надевала эту подвеску, то не чувствовала себя красивее других девочек: она напоминала мне о женщине, которую я любила, которой мне не хватало и о ком я не переставала горевать. И при этом я была таким сорванцом, что надевала платья, только когда того требовала моя мать, – и еще ни разу не пользовалась косметикой.