Полымя - стр. 41
Женщины его не услышали – умчались, но Олега это и не занимало, он свою роль сыграл, был доволен и ею, и своим исполнением, а что реплика повисла в воздухе, так это издержки, не меняющие и не отменяющие сути.
Он убрал реквизит – позже глотнет еще, но сейчас и без того тепло и легко.
Оставшееся до посадки на поезд время на его скамейку никто не зарился. Олег еще пару раз слегонца приложился к горлышку. Доел колбасу, которая уже не казалась отвратной. И крекеры выгреб до донышка.
Ему не было скучно, хотя без скуки, казалось, тут не обойтись, потому что в голове подгорала прежняя каша. И разговор пускай не с самым умным, но давно знакомым и приятным собеседником – с собой любимым! – никак не складывался. И это при том, что умного не требовалось, приятного довольно.
Темнело. На западе дрожали оранжевые и малиновые отблески заката. На небе ни облачка. Ясно.
* * *
Камни возили издалека, с Онеги. Там гранитные глыбы обтесывали, грузили на барки и отправляли в долгий путь. Сквозного не было, поэтому на Новгородчине плиты перегружали на телеги, запряженные четвернями, и здоровенные битюги, раздувая ноздри и роняя клочья пены, волокли свой тяжкий груз дальше, по лесным дорогам. У северного края озера плиты снова перекладывали, на этот раз на плоты, и потом уже местные мужики, орудуя длиннющими веслами, дождавшись безветрия, доставляли ценный груз к монастырскому острову. Поначалу пытались ходить по копанке, но там неповоротливые плоты застревали, поэтому от спрямления отказались, только вкруг.
Стоило это все – и сами плиты, и труд каменотесов, и доставка – денег немереных. Хотя и считанных. Монастырский казначей за расходами следил строго. Но и то правда, что поступлений в казну было столько, что позволить можно было любые расходы. Жертвователей хватало, даже от императорской семьи перепадало, а коли так, то отчего не пороскошествовать? И когда решено было укрепить берег острова, то с легким сердцем и напутственной молитвой отказались от песчаника из окрестных каменоломней в пользу онежского гранита – бурого, с малиновыми прожилками, благородного.
И опоясали остров, как бочку обручем. Плиты уложили встык, плотно, чтобы на века стали они защитой от своеволия волн и ярости ледохода. Но на века не получилось. С каким бы старанием ни подгоняли гранитные глыбы друг к другу, сколь бы неподъемными они ни были, время оказалось сильнее – как и всегда, как и везде. Дождевая вода просачивалась сквозь щели, размывая песчаную подложку. Ручьи, струясь по неведомым подземным протокам, тоже лишали камни опоры. По внутреннему краю гранитного пояса буйствовала зелень, с которой, как ни пытались, не могли справиться послушники и трудники, а при советской власти этим и вовсе никто не занимался. Эта сорная трава была не в силах своими немощными корнями раздвинуть плиты, но действовала исподволь. Земля становилась рыхлой, мягкой, да к тому же изъеденной муравьиными ходами, и вода все легче попадала под плиты. Замерзая в морозы, она разрывала гранитное кольцо, горбатя камни. По весне, с теплом, они ложились на прежнее место, как тротуарная плитка на московских улицах, но где-то застревали, а где-то опускались ниже изначального. И все же пояс держался, поражая своей крепостью и заставляя мужчин XXI века, оказавшихся на монастырском острове, морщить лбы и размышлять о том, как он был сделан и сколько сил было положено на его создание. Женщин подобные вопросы не занимали.