Полторы унции бога - стр. 14
В двенадцать меня снова прорвало. Я стал донимать маму вопросом, в чём смысл жизни.
«Это ненормально», — снова заметила тётя Роксана.
И меня повели уже к другому врачу. Этот зачем-то отправил меня к офтальмологу, с тех пор я носил очки.
Венцом моего пытливого подросткового измышления стали мысли о любви. Впервые я влюбился как полагается: сильно и безответно. Так я начал свой первый дневник, где подробно излагал терзания души и все те бредовые порывы, что щекочут нервы наряду с гормональным коктейлем и страхом перед скорыми экзаменами. Мама нашла мой дневник и разнервничалась. Более всего её сокрушал тот факт, что объектом моей любви стала девочка-одноклассница, Наташа: еврейка, и что самое ужасное — страшненькая еврейка. С рыжими волосами, длинным носом, ростом с садового гнома.
— И ноги! Ноги какие у неё! — причитала мама. — Это же надо видеть эти ноги! И веснушки!..
Веснушки… Мне они нравились больше всего. Наташа была тихоней — образованная, интеллигентная. Музыкальная школа, кружок кройки и шитья, безупречные манеры, глаза — ягоды ежевики, руки — малюсенькие словно лепестки хризантем. Один и тот же свитер с октября по май, одна и та же юбка. Наташа не красилась, не курила, не ходила на школьные дискотеки. Её мама, папа, бабушка и дедушка работали печатниками. Несложно догадаться, какую стезю после школы выбрала она.
— Они же евреи! — билась в истерике мама. — За что мне это, Господи?!
Стопка моих дневников росла. Мама даже прекратила обращать на них внимание. Я погружался всё горше и сладостней в бездну одинокого философствования.
5. Глава 1. (Ч.4)
В четырнадцать я начал писать свой первый роман. Бросил. Стал писать стихи. Поначалу мама принимала их за списанные у кого-то строки, но, как только признала моё авторство, стихи напугали её до такой до такой степени, что под страхом смертной казни мне запретили думать о поступлении на гуманитарный факультет. Впрочем, я был даже рад. Это означало, что мой выбор профессии инженера-печатника всех устроит.
Я подружился с Наташей и два раза в неделю ходил вместе с ней на дополнительные занятия по физике, где узнал много нового не только о физике, но и о школьных тихонях. Наверное, у всего должен быть свой предел. Особенно, предел должен быть у приличия. Вроде того, что пять дней в неделю по десять часов ты обязуешься носить идеально отглаженный костюм, галстук, запонки и узкие ботинки, а в выходные не вылезаешь из рваных треников с вытянутыми коленками и прожжённой в причинном месте дыркой от сигареты, майки-алкоголички и стоптанных кедов, которым сто лет в обед. Точно также должен существовать предел у тихих девочек из достопочтенных еврейский семейств. И мне даже понравилось то, что я у Наташи был шестым по хронологическому счёту и одним из четверых, с кем она виделась еженедельно.