Петр III. Загадка смерти - стр. 171

. Как известно, Орловы постоянно занимали проанглийскую линию, поэтому если они и не были полностью откровенны в приведенной беседе, то все-таки изложенное весьма близко к их позиции того времени.

В дополнение к сказанному приведем сообщение секретаря саксонского посольства при дворе Екатерины II – Г. Гельбига, собирателя различных историй и слухов, зачастую весьма неправдоподобных. Он рассказывает, что летом 1791 года А.Г. Орлов приехал в Петербург и имел беседу с Екатериной, в которой напомнил якобы ей обещание принять в соправители великого князя по достижении им совершеннолетия. Что отвечала Екатерина – Гельбиг не знал^>465. Возможно, это только легенда.

Вернемся к ноябрю 1796 года. Скорее всего, графа Алексея Григорьевича подняла с постели камер-фрейлина А.С. Протасова, родня и приятельница братьев Орловых. Оказавшись во дворце, Орлов стал невольным участником совещания, если оно было, или просто высказал веско свое мнение. Для Алексея Григорьевича это был, наверно, непростой шаг; он, скорее всего, знал о намерениях Екатерины II в отношении ее наследника, а быть может, и о соответствующих документах. Величие императрицы и ее роль для России он прекрасно понимал. Что стоят его слова к Екатерине II в письме от 12 июля 1795 года: «А Вы – наше и всей России счастие, и тако да молю Всевышнего, да защитит Тебя могущею своею десницею от всех видимых и невидимых зол навеки нерушимо и да продлит дни живота Вашего для всеобщего благополучия всех верноподданных Ваших»^>466. Только любовью к Отечеству и стремлением к сохранению стабильности государства можно объяснить этот шаг Орлова-Чесменского, прекрасно знавшего характер и способности Павла Петровича и видевшего ясно те напасти, которые должны обрушиться на Россию и на его голову.

В сентябре 1796 года Г.Р. Державин написал стихотворение «Афинейскому витязю», в котором говорилось о графе А.Г. Орлове-Чесменском:

Поэтому тяжесть принять решение о вызове Павла Петровича в Петербург взял на себя именно такой выдающийся человек.

До решения доктора Роджерсона и собрания вельмож об ударе у Екатерины II пытались не говорить. «Между тем, – пишет Массон, – императорская фамилия и остальные придворные не знали о состоянии императрицы, которое держали в тайне. Только в одиннадцать часов – в это время она обыкновенно призывала великих князей, – стало известно, что она нездорова, а слух, что императрица больна, просочился лишь в час пополудни. Но об этой новости говорили с большой таинственностью и робкими предостороженостями – из-за боязни себя скомпрометировать»