ПЕТЛИ. Рассказы - стр. 3

Хоть и не сильно ругались они в своей коммуналке, баба Надя не скучала ни по соседям, ни по тем временам. Раз случайно встретила Катьку, которая уже не работала в гастрономе возле их дома, а перешла куда-то поближе к своему, на Оболонь, перекинулась парой слов и быстро свернула разговор, когда Катька начала язвить, что вот мы уже и ремонт сделали, и дачу на Осокорках купили, а вы все ждете, как вернетесь в ту квартиру, потому что о том, что уже вернулись, баба Надя говорить побоялась, пусть думает, что они все еще во временном жилье.

А когда Вера уже была школьницей и сидела дома как выздоравливающая после гриппа как-то с бабушкой дома, им позвонила незнакомая женщина и сказала, что умерла Евгения Аркадьевна и, если что, прощание завтра возле подъезда на Русановке. Баба Надя захотела пойти, и Вера согласилась, что не стоит ничего говорить маме, и тепло одетая поехала с бабушкой на 27-м трамвае через Мост Патона на далекий тогда Левый берег.

Гроб стоял возле подъезда, как делают в маленьких городах, рядом крутились местные женщины, от среднего возраста и старше, все казавшиеся тогдашней Вере старухами, а она слушала их разговоры и пугалась мёртвую, никогда не виденную раньше бывшую соседку своей семьи. Какая-то активная женщина подошла к ее бабе Наде и начала расспрашивать, знает ли она кого-то из родни Евгении Аркадьевны, потому что в квартире они нашли записную книжку, звонили по всем номерам, но там или учреждения, или поликлиника, или никто трубку не берет. Телефон, по которому сумели найти бабу Надю, был записан на первой странице, два раза подчеркнут красным карандашом и подписан «Мой». Женщина показала бабе Наде пачку писем: «Вот что еще нашли, но там все старые письма и адресов таких нет – Бассейная, Малоподвальная, где эти улицы?» Баба Надя взяла письма посмотреть, но тут заиграл оркестр, и гроб подняли и понесли к катафалку. На кладбище они не поехали и на поминки не остались, вернулись с бабушкой домой. Письма эти Вера нашла потом, через много лет, разбирая комнату бабушки с дедушкой. Это были житейские малограмотные письма простых людей, живущих в съемных комнатах у вдов унтер-офицеров и лавочников, писем прадедушки – начальника Киевского вокзала из Пассажа там не было.

Тетя Люда первая заговорила, что надо что-то делать и так жить нельзя. А как можно, тетя Люда не знала, или знала, но не хотела говорить. Что надо делать, должен был придумать брат Виктор со своей женой, которая не киевлянка, а раз не киевлянка, то получилось не в семью, а из семьи. У тети Люды оба мужа были киевляне. Первый переехал к ним на метро с потертым на углах дерматиновым дипломатом с одним поломанным замком, в котором были в прямом смысле слова только трусы и носки. Вера подслушивала, как баба Надя пыталась образумить дочь, шепотом уговаривая подождать, но ждать было поздно. Почему поздно, тогда маленькая Верочка не поняла, но свадьбу сделали быстро, тут же в квартире, тетя Люда сидела за праздничным столом бледная, с крупными каплями пота на лице, потом ее рвало в туалете. Вера переживала, а мама ее сказала: «Ничего страшного, наверное, отравилась». Как это ничего страшного, если отравилась, Вера не поняла. Но скоро тетя Люда сильно поправилась, у нее даже стал выпирать живот, а девчонки во дворе сказали не быть дурой и шепотом добавили, что ее тетя Люда «бе-ре-ме-на». Уточнить Вера побоялась, но переживала за тетю Люду. А однажды, придя из школы, застала суету в квартире, а баба Надя сказала, что тетю увезли в больницу, но теперь все будет хорошо. Из больницы тетя вернулась не сама, а с орущим конвертом из одеяла. Конверт звали Павлик. А муж тети Люды начал пропадать, оставаясь ночевать у своих родителей где-то на Дарнице, не успевая на метро, а еще через год пропал окончательно. Но очень скоро появился другой. Или не так и скоро, но Вере теперь кажется, что между этими мужьями не было промежутка, но была серьезная разница. Второй муж уже побывал в браке. «Разведен», – выдохнула баба Надя Вериной матери на кухне. «И ребенок там есть», – добавила она и заплакала. Вера слушала их рассказ, ничего не понимала, несмотря на свой уже вроде бы не младенческий возраст, и сердце ее сжимал непонятный страх.