Размер шрифта
-
+

Петербургский сыск. 1874 – 1883 - стр. 5

– Когда в последний раз ты ее видела?

– Две недели тому, она ушла к Николаю на ночь, так с той поры я ее и не видела.

– Кто такой Николай?

– Полюбовник Насти, любила она его, деньги, как заработает, так ему и несет.

– А его когда видела в последний раз?

– Дня через два – три после Настиного отъезда.

– И где?

– Так он же за ее вещами зашел, пьяненький, правда, был. Говорит, Наська домой собралась, просила кое—что забрать.


Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Когда сундук – то отправил, захожу домой, а у самого поджилки трясутся. Вдруг она назад пришла, а как зашел. Так смех меня пробрал, откуда ж она возьмется, если в частях в далекие края уехала. Подумал и решил: надо ее пожитки от мадамы забрать, что, мол, налаживаем семейную жизнь, чтобы Настю не искали. Она ведь сирота была, так я ж и решил, чтоб никаких розысков не учиняли. Пришел к мадаме, а она раскричалась, чуть с кулаками на меня не бросается. Настя— то не из последних была. Так вот отдала мне ее вещи. Я сразу в ломбард, не пропадать добру.


– А как фамилия— то Николая?

– Дак Венедиктов

Иван Дмитриевич взглянул на Михаила, запоминай.

– И где он проживает?

– Где—то на Пряжке у него доходный дом, – вспоминала Наталья, – да, да, на Пряжке, там церковь рядом.

– Миша, агентов и мигом туда.

Жуков улыбнулся, показывая, что задание понял.

– Вот что, Наталья, держать больше не смею. Можешь ехать домой.

– Благодарствую, – она поднялась, а краснота с щек так и не исчезла. Совестливые ныне девицы, мелькнуло в голове Путилина. Потом он распорядился принести окровавленные вещи убитой в кабинет.


Из допроса мещанина Венедиктова, совершившего убийство:

– Время идет, а мне нет покоя. В каждом закутке чудится, что Настасья моя стоит и рукой манит, а у самой горло раной сияет и кровь толчками так, толчками, словно кто давит, и по груди течет. А кровь такая густая и липкая, что хоть и далеко стою, но чувствую, что мне в рот и нос набирается. Начинаю захлебываться, так и во сне. Приляжешь, задремлешь, а у самого холодный пот по спине струится, словно не она, а я кровью истекаю, и больно горлу становится, его тупой нож туда— сюда, туда— сюда. Вскакиваю с постели, страх бьет. А она глаза закатывает и ко мне, руки тянет, а с них капли большие на пол. Хватаю, что под руку попадется и в трактир, там чарку, другую, а хмель не бреет, вроде бы воду хлещешь. Выйдешь на улицу и от каждого годового шарахаешься. Кажется, что смотрит на тебя и помигивает: «Иди, иди, все равно далеко не уйдешь. Настасья уже поведала о твоем злодействе». Так до следующего трактира, а ночью, чтобы домой не идти, там не выветривался запах камфоры, в дом, к девицам. В одиночестве хуже было, а тут под боком душа живая. И страху меньше, хотя просыпался среди ночи от криков своих же. Одну девицу чуть до смерти не испугал, а у самого сердце ноет и ноет. Извелся до смерти, пришел домой один раз, а там говорят: «Из сыскного спрашивают».

Страница 5