Песнь Итаки - стр. 19

Из всех этих безусых юнцов, желающих примерить корону, наиболее видными можно считать Антиноя, сына Эвпейта, и Эвримаха, сына Полибия. Вот как они разговаривают:

– Эвримах, самодовольная твоя морда! Сделай достойную ставку и докажи, что ты мужчина!

– Мне незачем заключать с тобой пари, Антиной, чтобы что-то там доказать, вот уж спасибо…

– Папочка на тебя все еще сердится? Признайся нам, мы не осудим.

– Отстань, Антиной!

– «Отстань, Антиной!» – передразнивает тот.

Льстивые глупцы, надеющиеся, что и их звезда взойдет со взлетом или падением одного из этих женихов, стайки недорослей, толпящиеся за их спинами, соответственно разражаются хохотом или смотрят исподлобья. В последнее время подобные качества нередки среди мужского населения Итаки. Их матери не могут понять, как такое случилось – как из своих дорогих мальчиков они вырастили подобных болванов?

(Ничего удивительного: причина в чрезмерной любви. Ведь они каждому мальчишке твердили, каким храбрым, сильным и могучим он вырастет и потому не должен позволять кому бы то ни было указывать на его неправоту, не должен уступать или показывать слабость и никогда не должен плакать, даже если ему больно, обидно или страшно, – так делают только девчонки. Своей любовью они отравили детей, и вот где мы теперь. Да уж, вот где теперь все мы, и я в этом виновата не меньше остальных.)

За столами чуть дальше от очага сидят представители соседних земель. Ненаследные царевичи из Афин и Пилоса, Халькии и Микен, третьи сыновья вторых сыновей, все отосланные свататься на западные острова, чтобы хотя бы попытаться обзавестись собственным царством, раз уж не случилось ни одной достойной войны, где можно было бы добиться славы и богатства более мужественными поступками. Они уже привыкли к островной кухне (рыба) и недостаткам окружения (деревенщины и невежды), и даже те из них, что когда-то были солдатами, обросли жирком и разленились, без меры поглощая то воду, то вино, щедро льющиеся в их кубки из рук неизменно неприступной хозяйки.

– Ну так что ж ты не уплываешь? – спрашивает Амфином, бывший воитель, чья рыжая борода пронизана золотыми нитями, а подбородок выпячивается, как нос корабля, на котором он приплыл на этот остров. – Если уж тебе так надоело ждать, пока женщина сделает свой выбор, пора вспомнить, что море большое и в мире еще много чудес. Уплывай!

– Но, – хнычет его пьяный собеседник, – что, если она собиралась выбрать меня?

– Она не собирается выбрать тебя, – встревает еще один. – Она никого не собирается выбирать.

«Она» – хозяйка этого дворца – сидит отдельно от всех, в самом дальнем конце зала. Трон ее мужа, скромное кресло резного дерева, без позолоты и драгоценных камней, стоит чуть выше, за ее спиной. Она никогда не сидела на нем. Ее двоюродная сестра Клитемнестра сидела на троне своего мужа Агамемнона, когда тот уплыл в Трою, и правила как царица, и где она сейчас? Серой тенью скитается по полям усопших, и сердце ее, пронзенное мечом сына, все еще кровоточит. Нет, Пенелопа сидит всего лишь