Перестройка - стр. 22
Ромка тем временем уже трясся в плацкартном вагоне скорого поезда «Адлер – Москва». За окном безмятежно переливалось на солнце самое синее море в обрамлении пирамидальных тополей. На душе была щемящая грусть. На расстоянии Вика казалась ещё прекраснее, чем в жизни. Он вспоминал её лёгкий беззаботный смех, загорелые ноги и испытывал томление духа и трепетание плоти. Расставание привнесло элегические нотки и пикантно разбавило коктейль его чувств, главным ингредиентом которого являлось мощное сексуальное влечение. Теперь воображение рисовало образ не просто симпатичной юной девочки, но тонкого возвышенного существа неземной красоты. Впрочем, романтическую картину слегка нарушал настойчивый запах соседских носков, наполняющий межкоечное пространство ароматом почище французского сыра Бри. Но поскольку с гордостью сыроделов из города Мо Ромка на тот момент знаком не был, то и оценить по достоинству букет, источаемый чёрными лоснящимися носками с дыркой на пятке, не мог. В другой раз он, скорее всего, и не обратил бы на сей нередко встречающийся в плацкарте факт внимания, однако в моменте его задевал диссонанс между носками и образом любимой. Казалось, что мужик в несвежих трениках и линялой майке-алкоголичке читает его мысли и нарочно воняет носками, как бы подчёркивая: «Да не существует никаких принцесс, у всех на уме одно и то же…» Какое-то время Ромка боролся с желанием высказать мужику всё, что он о нём думает и, быть может, если тот не проникнется прекрасным, даже пригласить его в тамбур на дуэль. Но тут мужик как-то очень миролюбиво посмотрел на Ромку и тихонько прошептал, чтобы не слышали соседи снизу: «Может, того? У меня Мурмулин на курином помёте есть», довольно звонко при этом щёлкнув себя пальцами по шее. Ромка отчаянно замотал головой. Отрицательно и даже как-то испуганно. Весь негатив по отношению к мужику тут же испарился. Тем более что тот вскоре поднялся и, прихватив с собой нечто завёрнутое в газету «Сельская жизнь», отбыл в неизвестном направлении. Ничто больше не мешало тихо и возвышенно печалиться…
С Викой они снова встретились только в самом конце августа, когда она с родителями наконец вернулась в Москву. Загоревшая и, кажется, ещё больше постройневшая. Они безобидно встречались около месяца, и он таскал ей охапки роз, которые воровал в ботаническом саду МГУ, всякий раз перемахивая трёхметровый забор и чудом ускользая от кавказских овчарок, охранявших этот цветочный парадайз. А потом сосед-непалец отбыл на родину, и комната оказалась в полном Ромкином распоряжении. Чем они не преминули воспользоваться. И тут произошла катастрофа. Вика оказалась не девочкой. Картина мира дала трещину. Он не сразу это понял. Всё происходило предсказуемо сумбурно и вроде шло как надо. В наивысшей точке желания и напряжения, с лёгким сопротивлением и последующими стонами с её стороны. И даже какие-то красные следы потом обнаружились на простыне и на бёдрах. Вот только Ромка был уже весьма опытным мужчиной, и где-то глубоко в подсознании мигала красная лампочка, не давая насладиться триумфом. Боясь поверить в плохое, но не в силах бороться с сомнением, он начал задавать вопросы. И получил ответы вперемешку со слезами. Да, у неё был парень, который сейчас в армии. Она его любила. Точнее думала, что любила, но, встретив Ромку, поняла, что любит только его, а прошлое – это так, увлечение, о котором она ужасно сожалеет. А красные следы – это кровь. Но из носа, который она расковыряла, дабы добыть эту самую кровь и помазать там, где ей логично было оказаться. Почему-то последний факт потряс его сильнее всего.