Пазлы. Сборник рассказов и эссе - стр. 14
Со временем первые впечатления переросли в главное увлечение. Правда назвать такое времяпровождение иноязычным словом «хобби» даже язык не поворачивается.
Философом (в смысле преподавателем философии) Коля не стал, потому что был он мальчиком осторожным, рассудительным и исполнительным. Однажды, во время домашнего застолья, гости водочно-селедочно умиляясь, пристали к Коле с тривиальным «кем хочешь после школы?» Одолевший к тому времени Диогена Лаэртского, Коля неосторожно брякнул: «пойду туда, где на философов учат!» От испуга гости отстали от него навсегда. А после их ухода поддавший, но не потерявший способность помнить, говорить и рассуждать отец толкнул воспитательно-профориентационную речь: «Нельзя хотеть быть философом! Летчиком можно, моряком, танкистом-таксистом, директором молочного комбината, как я, тоже сойдет. – И, опережая вопрос: „Почему?“, добавил. – Потому что хотеть быть философом – это, значит, хотеть быть… никем!» «Или быть сахарной пудрой», – про себя добавил Коля.
Вот уже много лет Николай Петрович трудился бюрократом: подписывал уже подписанные бумаги, носил на подпись, степлеровал, подшивал и ставил печати. Все это он делал с какой-то затаенной аккуратностью и исполнительностью, не обращая внимания на интриги канцелярских коллег и окрики начальства, словно проходя сквозь туман чего-то призрачного и ненастоящего. Возвращаясь домой с работы, был осмотрителен, боялся попасть под трамвай или отравиться некачественным пирожком с уличного лотка.
Настоящее, наполняющее жизнь тем смыслом, ради которого ее стоило оберегать, хранилось в однокомнатной квартирке Николая Петровича. Не было в этой квартирке ни жены, ни кошки, зато был книжный стеллаж. Нижние его полки были заставлены книгами с биографиями знаменитых философов и всевозможных «учителей жизни», а на самой верхней лежала стопка тетрадей, и стоял толстый скоросшиватель, на корешке коего черно-жирным было выведено: аналитика смертей.
По выходным Николай Петрович с утра наводил канцелярский порядок в холостяцкой своей автономии, мысленно и предвкушающе слизывая капли размораживающейся субстанциональности своего сознания. А после обеда, раскладывал на письменном столе утыканные закладками книги, с помеченными маркером строчками в страницах, открывал очередную тетрадку и каллиграфическим почерком выписывал из книг, иногда надолго останавливаясь, уставясь невидящим взглядом в сиюминутное. Очнувшись, продолжал писать.
367. Кант Иммануил. «Смерть Канта ясна, как и его жизнь. Исполненный долг. Увядание. Кончина. Подробности просты. Субботу 11 февраля Васянский весь день провел у постели умирающего.