Открывая дверь в прошлое. О любви, счастье и стране, которой больше нет на карте - стр. 20
– Oui madame. J’habite ici[2].
Много лет назад я пыталась брать уроки французского у одинокой старушки, единственного носителя языка в нашем городе. Но через месяц после начала занятий она умерла, и на этом моё обучение закончилось. Я думала, что с этим прекрасным языком всё закончилось, так и не начавшись, но, как оказалось, он меня не забыл, как-то жил во мне и в нужный момент себя проявил. Старуха заинтересованно посмотрела на меня, слегка смягчив свой гипнотический взгляд, и вдруг заговорила на французском очень быстро, почти без интонаций. Я умоляюще сложила руки.
– Мадам, говорите, пожалуйста, по-русски. Я не понимаю.
Мой жалобный голос и молящий взгляд возымели своё действие.
– Подай кипяток. Вон мой чайник, – на чистом русском языке властно приказала старуха, указывая на плиту. Несмотря на то что это «подай» в эпоху социалистического равноправия меня просто убило, тем не менее я послушно налила ей в чашку, где уже лежала заварка, горячей воды, удивляясь тому, что так кротко повинуюсь указаниям. Это сочетание старости, немощности и в то же время какого-то немыслимого внутреннего стержня, который проявлялся в манерах старухи, во властном голосе, просто поражало и подавляло. Она мне напоминала кого-то очень знакомого, но кого?
– Из какой ты фамилии? Родственники кто? – сухо спросила старуха, изящно держа чашку, насколько это было возможно при её скрюченных пальцах.
Я открыла рот, чтобы ответить, и вдруг меня осенило: «Ну, конечно, это же старая графиня Томская из „Пиковой дамы“ Пушкина. Вот кого мне напоминает старуха!» Чтобы польстить ей, я первым делом сказала, что мои отец и дед коренные ленинградцы, и это была правда.
– Дворяне? – Старуха, точнее «графиня», как я её мысленно теперь называла, оторвалась от чашки и подняла на меня глаза. Я отрицательно кивнула. В то время признать, что ты из дворян, было равносильно самоубийству. Те, кто действительно имел дворянские корни, тщательно это скрывали, вплоть до смены фамилии.
Услышав отрицательный ответ, «графиня» презрительно скривилась и в сердцах поставила чашку на стол так, что звякнули массивные кольца на руке.
– Этот дьявол картавый уничтожил Россию. Всё дворянство под корень сгубил. Где настоящая Россия, где, я тебя спрашиваю? – Она почти кричала. Глаза сверкали от гнева. Седая голова затряслась. Её душила злоба не одного дня и не одного человека, а, видимо, целого дворянского поколения, исчезнувшего после революции 1917 года.
– Ненавижу его, ненавижу. Гореть ему в аду. – Её скрюченный указательный палец, окольцованный огромным сапфиром, указывал куда-то в пол, как бы давая понять, где именно будет гореть тот, кто вызвал такую ненависть. Она разразилась проклятиями, переходя с русского на французский, и как будто перестала обращать на меня внимание. Я решила воспользоваться моментом и потихоньку ускользнуть, потому что мне уже порядком надоело находиться в положении прислуги у сумасшедшей старухи. Я сделала осторожный шаг к выходу, но этого движения было достаточно, чтобы она резко замолчала и опять начала сверлить меня взглядом.