Отец лучшей подруги - стр. 55
Завтрак, как говорится, перестает быть томным. Одиночества Платон боится, как огня. Мне это мама говорила еще в тот день, когда мы от Дмитриевых в день приезда уезжали. Мол, повезло, конечно, Платону с дочкой и ее мужем, но аж видно, как он с помощью чужой семьи от собственного одиночества бежит.
А ведь задумай Юля с мужем съехать, — не вечно же им в родном гнезде сидеть, — Платон останется один-одинешенек и он это знает.
Мама моя как в воду глядела.
— А вы что, хотите съехать?
Юля мнется и смотрит на Костю в поисках поддержки.
— Не смотри так на меня, — отзывается ее муж. — Это целиком твое решение. Я сделаю так, как ты скажешь.
— Этот наш с тобой детский альбом разбередил мои воспоминания, — вздыхает Юля. — Я ведь правда не могу представить жизни без балета!… Но ведь я папу люблю, как я его одного тут брошу? Особенно после этого приступа?
Накрываю ее ладонь, жестом объясняя, что нет нужды передо мной оправдываться.
— Я знаю тебя с раннего детства, Юль. И знаю, как много для тебя значит балет. И еще я очень рада, что тебе достался такой понимающий муж.
— Я еще блинчики могу, — отзывается Костя и плюхает передо мной стопку оладий.
Великолепные круглые и пышущие жаром оладьи, к которым Костя подвигает пиалу с вареньем из белой черешни. Варенье узнаю сразу, его тоже готовит Ида Марковна.
При виде этого великолепия я плакать готова. Еда после вчерашнего в меня совершенно не лезет. Язык до сих пор как наждак, а желудок в ужасе после вчерашних доз алкоголя.
И только обонятельные рецепторы бьются в благоговейном оргазме, когда я наклоняюсь ближе к оладьям.
— Эти оладьи… Это седьмое чудо света да и только… Где ты себе такого мужа откопала, Юль?
— Не поверишь, в СИЗО.
Юля смеется. Оладьи она, кстати, не ест. Сколько ее помню, ради балета она всегда держит строгую диету.
Выходит, Костя приготовил оладьи для меня, себя и, похоже, Платона. Четвертая пустая тарелка предназначена для отца Юли.
Егор оладьи еще не ест, он качается в специальном шезлонге и бьет ладошкой подвешенные перед ним игрушки.
— А теперь объясните мне, причем здесь балет, твой отец и ваш переезд?
Юля затравленно оглядывается на спальню Платона.
— Только папе пока ничего не говори, хорошо? Он будет нервничать, а ему сейчас лучше себя поберечь.
— Не скажу. Я же не самоубийца.
Юля хмыкает. Она тоже понимает, что «нервничать» — это еще мягко сказано.
— Мне предложили роль во втором составе в спектакле, и это очень хороший шанс вернуться к карьере. Ведь мне тоже сначала нужно вернуть себе форму. А от таких ролей лучше не отказываться, если я посижу дома еще полгода, то танцевать я буду у воды* и то не факт.