Отдай мне мужа! - стр. 26
– Подождите меня здесь. – И вышла из машины.
Раздумывая, не подняться ли мне все же в квартиру, раз уж все равно сюда приехала, я машинально подняла голову к знакомым окнам. Мне показалось, что в них в это самое мгновение погас свет. Или они и были темны, и в стеклах мелькнул всего лишь отблеск фар проехавшей по проспекту машины? Кто теперь может это сказать?
Я продолжала вглядываться в окна. Они по-прежнему были темны, но в одном из них мне почудилось какое-то движение. Возможно, это отбросили в сторону занавеску, чтобы наблюдать… За кем? За мной? Не может такого быть! Откуда кому-то знать, что за мной надо наблюдать? Кто вообще мог знать, что я именно в это время подъеду к дому на такси? Я сама об этом не знала еще полчаса назад! Похоже, там два лица… два светлых пятна за стеклами… Или это мое воображение чрезмерно разыгралось? Пожалуй, я не смогу подняться и позвонить в квартиру… И что же тогда делать? Тогда надо…
Я решила больше не тратить времени на ненужные размышления, села обратно в такси и сказала:
– Пожалуйста, высадите меня на параллельной проспекту улице.
Таксист кивнул, и мы поехали. Выйдя из машины, я, чуть-чуть пробежав вперед, заскочила в вовремя остановившийся автобус. Никто больше не должен меня разглядывать. Таксисты очень наблюдательны – я больше не поеду в такси. В автобусе я не привлеку ничьего внимания. Опаздывающие к праздничному столу заняты только собой. Им не до меня.
Игорь
Без четверти два в мою захламленную каморку ввалился главный редактор нашей газеты Ларкин. У него была маленькая голова с пухлыми вислыми щеками и коротенькие ножки. Широкую грудь, выпирающую из лацканов темного строгого костюма, всегда обтягивали кипенно-белые рубашки. Из-за неизменного черно-белого гардероба, а также из-за привычки резко, по-птичьи, наклонять голову, Ларкина прозвали в редакции Пингвином. Он застыл перед моим компьютером.
– Последний абзац никак не дается, – отвечая на незаданный вопрос, промямлил я.
– И что? Это повод испортить нам встречу Нового года? – Пингвин склонил голову, словно клюнул воздух.
Когда-то кто-то сказал ему, что его слова всегда полны сарказма, и Ларкин, уверовав в это, сознательно окрашивал свою речь преувеличенно патетическими интонациями.
– Еще десять минут, – попросил я.
Мое сердце билось тревожно и неровно, одежда липла к телу. В комнате стояла ужасающая духота: фрамугу заедало, а кондиционер мне не могли починить уже неделю.
– Я сделал неправильный вывод из нашей беседы накануне, что ваша статья готова? – выдержав паузу, спросил Ларкин.