От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша - стр. 5
Ввалившись в очередной «дом», именинники не жалели глоток, кричали победные возгласы. Как же – первая и последняя возможность нарушить сумасшедшим «УРА!» тишину храма науки на законных основаниях, огласить стены, среди коих пять лет поджилки тряслись на экзаменах. А тут открывай ногой дверь в любую аудиторию, пусть там хоть сам ректор читает лекцию, и ори фирменный институтский лозунг: «КАИ – пуп Земли!» Кроме восторженных аплодисментов, другой реакции быть не могло. С завистью смотрели те (студенты), кому ещё предстояло не один год учиться до сумасшедшей свободы, с завистью смотрели и те (преподаватели), кому уже никогда не испытать её.
В садике Горького (в Казани скверы называются садиками) на лавочке сидел дедушка ветхого состояния, профессор Герасимов.
– Профессору Герасимову ура! – закричал кто-то.
– Ура! – подхватила толпа. – Ура!
Миша после третьего курса был на практике на заводе Электронных вычислительных машин, его заводской куратор, Александр Михайлович Тихомиров, поведал, как в начале пятидесятых годов сдавал математический анализ отцу и сыну Герасимовым. Понятное дело, на экзамене студенты как разведчики в тылу врага, любая мелочь может выдать тебя, любая мелочь может выручить, посему зри в оба глаза, на ус мотай. Во время подготовки к ответу Тихомиров заметил – больше народу к отцу идёт, значит, сегодня добрее отпрыска. Понятно – к кому пошёл сдавать студент. Ответил по билету. Начались дополнительные вопросы. Сын-профессор тоже подошёл.
– С двух сторон как зажали в тиски! – вспоминал Тихомиров. – Как давай по всему курсу гонять. Запудрили голову, а я полночи не спал, последние лекции читал, разволновался. И понёс на автопилоте отсебятину. «Хватит! – сын резко тормозит. – Три разделить на два сколько?» Совсем, думаю, за долбика считают. Ведь не делится. И ляпнул: «Три на два не делится!» Да с вызовом, дескать, нечего из меня принародно дурака делать. Отец Герасимов как шарахнет кулаком по столу: «Издеваться надо мной – советским профессором! – вздумали?» И с неудом выгнал.
Отец давным-давно умер. И сын уже не читал лекции. А были они дореволюционной школы. С каким уважением раскланивались при встрече со своими даже самыми желторотыми студентами. Если, выходя из института, Герасимов (и один, и другой) в дверях сталкивался со студенткой – не только галантно придерживал дверь, пропуская слабый пол. Это само собой. Он возвращался через весь тамбур до внутренней двери, чтобы открыть её перед барышней. Только после этого выходил из здания. Мише доводилось наблюдать этот, как он считал тогда, «музей».