Оглянуться назад - стр. 38
Однажды вечером Лус Элена попросила детей зайти в родительскую спальню и без обиняков сказала, что у тети Инес Амелии рак желудка. Серхио смутно помнил смерть дяди Фелипе, и ему не потребовалось объяснений, а вот Марианелла спросила, что такое рак, почему он случился у тети и что теперь будет. Инес Амелии только что исполнилось двадцать два, она была не замужем, отличалась веселым нравом, живым умом и способностью распространять вокруг себя волны любви. Серхио и Марианелла тоже очень ее любили, часто ездили к ней в Медельин как ко второй маме, и никому не могло прийти в голову, что она заболеет той же болезнью для стариков, от которой умер дядя Фелипе. На Лус Элене, свидетельнице постепенного угасания сестры, лица не было – по крайней мере, так показалось Серхио, который всем сердцем желал хоть как-то утешить маму. Как и в случае с дядей Фелипе, медицина оказалась бессильна.
Лус Элена уехала в Медельин провести с сестрой последние дни, а когда вернулась, сама полумертвая от горя, то привезла детям по подарку. «Это вам в наследство», – сказала она. Серхио досталась не просто памятная вещь, а дверь, за которой открывался целый мир: «кодак брауни фиеста», с которым тетя не расставалась до самой смерти. Фотоаппаратов детям не давали: они дорого стоили, пленки дорого стоили, проявка дорого стоила, и компания «Кодак» даже опубликовала инструкции, чтобы клиенты не тратили кучу денег на неудачные снимки. В пленке было двенадцать кадров; поход в фотолабораторию представлял собой приключение, потому что никто не знал, что́ получится напечатать и сколько фотографий окажутся испорчены неумелыми руками. Так что брошюры с инструкциями, а также реклама по радио и в журналах с газетами предельно ясно гласили: «Отходим на два-три шага от любимого человека, солнце у нас за спиной – и щелк!»
Но Серхио это не устраивало: никто – ни какие-то там брошюры, ни реклама в журнале «Кромос» – не смел учить его, как фотографировать. Он снимал, когда солнце светило слева, справа, в лицо или вообще ночью. Лус Элена с любопытством следила за его экспериментами и не только не ругала за смазанные, засвеченные или слишком темные снимки, но и подсказывала, как еще можно обойти правила. То ли просто из любви, то ли в память о покойной сестре она воспринимала искания сына с поистине педагогическим стоицизмом, и иногда казалось, ей больше, чем самому Серхио, не терпится узнать, что вышло из очередной пленки: с момента сдачи в лабораторию до получения фотографий проходила изнурительно долгая неделя. «Неделя! – возмущалась она. – Разве ребенок может так долго ждать?» В томительные дни Серхио молился, чтобы фотографии вышли такими, как он себе представлял, а результаты записывал в ту же тетрадку, где до сих пор вел строгий учет всего прочитанного и излагал свое взвешенное мнение о Дюма, Жюле Верне и Эмилио Сальгари: «Марианелла у окна не получилась. Альваро и Глория получились. Соседняя дверь не получилась. Черный кот получился черным».