Оглянуться назад - стр. 25
Он начал бродить по городу со своим альбомом и показывать его всем, кто попадался на пути. В альбоме содержались венесуэльские и доминиканские газетные вырезки о молодом актере, чаще всего микроскопические, иногда сопровождаемые плохого качества снимком. Фаусто стоял в нарочито театральной позе перед микрофоном или позировал в экстравагантных одеяниях на черном фоне. Подписи под фотографиями попадались самые нелепые, заметки были написаны в отечески-снисходительном тоне, но значение имел сам факт их существования: в Боготу Фаусто явился уже не отпрыском беженцев, возделывателем арахиса в приграничной сельве, сворачивателем тканей в магазине, балующимся декламацией в свободное время, а выжившим в европейской мясорубке молодым испанским талантом, который решил осенить собой культурную жизнь столицы. Может, здесь, думал он, ему выпадет шанс стать другим, оставить позади прежнюю жизнь; сюда он прибыл налегке, не обремененный докучливым грузом недавнего прошлого. Он сбежал от себя старого и теперь изобретал себя нового, и когда ему наконец выпала удача, почти не удивился: фортуна благосклонна к смельчакам.
Однажды, гуляя по центру без определенной цели, он увидел каменную табличку: Министерство образования. И несказанно удивился, когда некий Дарио Ачури Валенсуэла, директор чего-то под названием отдел культурного расширения, принял его без записи. Фаусто подумал было, что его спутали с кем-то другим, но потом ситуация прояснилась: просто Ачури отличался невероятной любознательностью, был в тот день не особенно занят, а говорить о поэзии любил больше всего на свете. Дикцией и жестами сорокалетний директор напоминал старика; он был одет в костюм-тройку, а на вешалке, стоявшей позади письменного стола, висели шляпа и зонтик. Фаусто никогда не встречал таких людей: словно зашел поболтать осенним утром с Ортегой-и-Гассетом. Ачури цитировал Шиллера на немецком, наизусть рассказывал целые страницы из «Дон Кихота» и четверть часа поносил критиков, назвавших Сервантеса «невежественным гением». Он, не дрогнув, разметал в пух и прах Унамуно и Асорина, обвинил Ганивета в некомпетентности, а Варелу – в недальновидности.
– Сами они невежественные, – заключил он.
Беседа продолжалась больше двух часов. Говорили об испанских и латиноамериканских поэтах. Ачури упомянул Эрнандо де Бенгоэчеа, колумбийского поэта, погибшего за Францию во время Первой мировой, после чего перешли к Гражданской войне в Испании и смерти Мачадо. Когда естественным образом в разговоре всплыл Лорка, Фаусто не упустил шанса.