Очевидец грядущего - стр. 23
Дерево живило, взбадривало. В мастерской, располагавшейся отдельно от школы, в одноэтажном поместительном доме, пахло можжевельником и малиной. Когда Тиша в очередной раз зашёл в мастерскую, трудовик Пшиманович, неразговорчивый, но очень вежливый, даже услужливый поляк, выдававший себя за белоруса, сказал, улыбаясь:
– Ты есть раб запаха, Скородумчик.
– Это почему это?
– Ароматерапией, сам того не ведая, лечить свой обморок пробуешь. От запаха – до небес взлетаешь. Вижу, нравится тебе запах бирозы.
– А у вас тут, Алесь Петрович, ещё малиной пахнет.
– То не варенье, мой друг. То свежеспиленная акация малиной пахнет. А горчинку сладковатую учуял? Старую вишню вчера спилил я.
– Мне запах извести сильней всего нравится.
– Он тоже лечит. Приходи чаще. Младшеклассникам правильней дышать надо…
После первого настоящего обморока – темень в глазах и головокружения были не в счёт – Досифея Павловна забеспокоилась. Но беспокоилась бестолково и, как почудилось Тише, напоказ.
– Телеграфную птицу одни только больные видеть могут, – бубнила в ответ баба Доза, когда он пытался рассказать про необычную птицу, выломившуюся из обморока.
– Это был сокол, ба, только здоровенный, как столб.
– Ври больше! Мало мне с Корнеем мучений – ты ещё добавляешь. Лечи тебя тут теперь! Маманьку б твою сперва кто вылечил. А уж потом за сыночка взялся. Чего угрюмишься? Не тебя попрекаю! Маманьку твою непутёвую. А ты… Что с тебя возьмёшь? Сказано, Авелёнок, и всё тут.
Баба Доза продолжала звать братьев Каин и Авель. Звала в сердцах, выпрямившись во весь свой баскетбольный рост, встряхивая не по возрасту остриженной золото-пшеничной копной волос. Правда, звала нечасто. Но всё равно имена эти, как чудилось мнительному Тише, вмешивались в его собственное и в Корнеево житьё-бытьё, делали их другими, без всякой необходимости связывали бьющей током электрической проводкой с чужой, давно растёртой в порошок жизнью.
Корнеюшка, тот бабку за новое имя жутко гнобил, даже грозил ей:
– Раз я Каин, значит, безобразить буду. А тебя, баба Доза, до родимчика доведу!
– Дурацюня! Родимчик только у рожениц бывает. А я баба старая, никудышная.
– Всё равно – до родимчика! – растягивал лиловыми губами покорившее его слово Каин. – Из головы что-нибудь эдакое родишь! Или собаку новую заведу и на тебя напущу. Старая-то наша собака куда-то сгинула. Так я новую на тебя науськаю!
Каиновы наскоки были жёсткими, ранящими. Однако Досифея Павловна смиренно их сносила, не хотела в этих унижениях никому признаться и на людях Каина всегда выгораживала. А вот Тишу при посторонних защищала редко. Причём, не защитив, возвращаясь домой, громко ему же и выговаривала: