Образование Великорусского государства.Очерки по истории - стр. 3

П. Н. Милюкову принадлежит весьма ценное указание на эту «историографическую схему московских книжников» и ее определяющее влияние на изложение русской истории у наших историков XVIII и XIX столетий[3]. Влияние это усилено одним условием, поистине парадоксальным, которое П. Н. Милюков метко охарактеризовал в таких строках: «Когда в прошлом столетии русская историография начала постепенно осиливать свои источники, – источники эти встретили исследователя со своим, готовым взглядом, сложившимся веками; немудрено, что эта готовая нить, предлагавшаяся самими источниками, вела исследователя по проторенным путям и складывала для него исторические факты в те же ряды, в какие эти факты уложились в свое время в умах современников; таким образом, исследователь воображал делать открытия, осмысливать историю, – а в сущности, он шел на плечах наших философов XV и XVI столетия»[4]. Два обстоятельства ослабили плодотворность этого наблюдения. П. Н. Милюков связал свое изучение московской исторической теории только с вопросом о «происхождении исторической схемы Карамзина и его предшественников» и отметил далеко не все ее элементы, оказавшие глубокое воздействие на представления ученых историков XIX в. о древнерусском прошлом. Труд П. Н. Милюкова остался, к сожалению, не законченным, иначе мы получили бы от него, без сомнения, более полную оценку воздействия московской книжнической историографии на труды не только историков XVIII в. и Карамзина, но и на построения С. М. Соловьева с его продолжателями.

Из элементов этого воздействия, указанных П. Н. Милюковым, наиболее существенным и устойчивым оказалось установление «идеи тожества и наследственной связи московской и киевской государственной власти» как «исторической аксиомы». «Аксиома» эта была использована московской властью во времена Ивана III и Василия Ивановича для обоснования притязаний Москвы на все наследие князей Рюрикова рода: в спорах с литовскими великими князь ями московская дипломатия ссылается от имени своих государей на то, что «вся Русская земля, Божьею волею, из старины от наших прародителей наша вотчина» – и Киев, и Смоленск, и Полоцк, и Витебск, и «иные городы». Выступая с такими притязаниями, «московские дипломаты поставили русской политике цели, которые удалось осуществить только через два с половиною столетия». Вот в этих-то «политических идеалах московских дипломатов XV в.», в их стремлении так широко определить «задачи будущего», что подобная программа представляется – для их времени – выходящей далеко за пределы достижимого, – П. Н. Милюков видит самый источник воззрения на «наследственную связь» московской и киевской государственной власти. Не буду сейчас останавливаться на выяснении, насколько корни этой «исторической аксиомы» московских книжников XV–XVI вв. глубже и старше, а самое ее «генеалогическое» освещение в духе московских вотчинно-династических притязаний и ее применение в дипломатической переписке – лишь дальнейшее развитие весьма старой традиции.