Новый Улисс, или Книга Судеб - стр. 32
Туго связав его кушаком и засунув ему в рот рукавицу, Никита оттащил своего пленника в темный угол позади часовни и завернул в найденную тут же рогожу. А сам налегке поспешил обратным путем через англицкие огороды к своему возку. Кучеру сказал гнать что есть мочи, – не ровен час изменник сбежит.
Однако, Бог милостив, связанный пленник был на месте. Подняв его за руки и ноги, запихали в возок, как есть в рогоже.
– В сыскной приказ, – скомандовал Никита.
Не без опаски приближался он ко двору Семена Никитича Годунова, которого за глаза называли «правым ухом царя».
Бывший окольничий, а ныне боярин, Семен Никитич был троюродный брат государя и глава сыскного приказа. Имя его, прежде неизвестное, теперь вызывало трепет, а после учиненной им расправы над врагами государя даже в боярских домах произносили его шепотом.
Поговаривали, что на двор Семена Никитича попасть легко, а выйти трудно. Однако и войти оказалось не так-то просто: прочные дубовые ворота перегораживала рогатка под охраной четверых стрельцов. Только выкрикнутые слова «Дело государево!» заставили стрельцов отвернуть рогатку и пропустить повозку на двор в сопровождении одного из стражей.
Семен Никитич принял Никиту в рабочем покое, заваленном допросными листами. Несмотря на усталый вид, взглянул на нежданного гостя с интересом. Сказал:
– Не часто к нам сами захаживают. Обычно попадают сюда против желания. А ты сам явился. Да еще какую-то мавпу11 в рогоже приволок. Надеюсь, имеешь сказать нечто важное. А то я, знаешь ли, человек занятой. Ну?
– Челом бью, боярин, – отвечал Никита, отвесив страшному человеку земной поклон.
И, указав на своего пленника, все еще облаченного в рогожное корзно, продолжил:
– Вот этот по кабакам хулы на государя Бориса Федоровича возводил, народ смутьянил. У меня и свидетель есть, торговец рыбного ряда. В возке сидит.
– Торговца, конечно, допросим. Потом. Я вижу, ты человек благородный, мне твово слова достаточно. Ну, яви злодея. Посмотрим.
Никита склонился над телом, распростертым на полу, откинул рогожу… и не поверил своим глазам. На полу лежал поп. В скуфейке, которую Никита вгорячах принял за колпак, с большим деревянным крестом на груди.
– Ты что творишь, басурман! – гнусаво запричитал служитель церкви, как только Никита вынул у него изо рта свою рукавицу. – Разве есть такой закон, чтобы людей на улице хватать и избивать?
– Прости, святой отец, обознался, – пролепетал Никита, и, порывшись в кармане, протянул страдальцу увесистую серебряную монету – на вот тебе ефимок, голубчик. Простишь ли мне невольное прегрешение?