Новый Улисс, или Книга Судеб - стр. 30

– Казнь Господня? – не удержался Никита, – это за что же?

– По Писанию семь голодных лет послал Господь за грехи царя египетского, так и нам…

– Тот царь египетский был нечестивец, – прервал его Иван Иванович, – а наш государь православный, Богом избранный.

– То-то и оно, что Борис – не природный государь! Федор Иванович – тот был, хотя и малахольный, зато законный, родной сын Ивана Васильевича. За ним должон быть другой сын, Димитрий Иванович. А только его, – конюх посмотрел на дверь и стал говорить совсем тихо, – его, Димитрия-то, во младенчестве закололи ножом! А сделали это по наущению Бориса Федоровича. Через то он и стал царем. Через убийство, стало быть. А убийство – смертный грех. Вот Господь и наслал на нас казни. То были казни египетские, а нынче – казни московские, так-то…

– Да ты что несешь? – воскликнул в сердцах Иван Иванович. – Да за такие слова…

– Не гневайся, батюшка барин, я ведь как на духу пред тобою, как в церкви божьей на исповеди – бухнулся в ноги перепуганный Антип, – что слышал, то и пересказываю.

– Не его это слова, – сказал Никита, – Где ему скудным умом до такого додуматься? Скажи-ка мне, братец, от кого ты таких речей набрался?

– Так от кума! У меня на рынке в рыбном ряду кум. Он и растолковал.

– На рынке, говоришь? – спросил Иван Иванович, недобро прищурившись. – На рынке люди разное брешут. То на них грех. На всякой роток не накинешь платок. Но ты то! Ты ж не всякому слову верь. А кто брехню разносит – тот сам на себя беду накликает! По Писанию ложное свидетельство – не меньше смертный грех, чем убийство. И разносить слово ложное тоже грех. Уразумел?

– Как не уразуметь, милостивец, как не уразуметь! – запричитал Антип. – А только, кум сказывал, что слова эти, про казни-то московские, у них на торге в кабаке говорил некий земский ярыжка.

– Ярыжка, говоришь, – спросил Никита, – и какого Приказа?

– Того кум не сказывал, да и где ему различать, какого кто Приказу? Говорит, ярыжка то был, а какого Приказу… Бог весть. Человек государственный, как ему не верить? Да и, видно, денежный. Кум говорил, что приходил тот ярыжка не раз, и угощал всех водкою. Прикащиков, сидельцев лавочных и иных, кто там случался.

Гусиное перо, которое Иван Иванович теребил в руках, – была у него такая привычка, когда нервничал, – с треском разломилось пополам. Бросив выразительный взгляд на Никиту, Иван Иванович отрицательно мотнул крупной головой.

Взяв, наконец, себя в руки, он сказал распростертому на полу холопу:

– За честность хвалю. Но если твой язык еще повернется слова хульные на великого государя говорить, вырву его вот этой самой рукой. А теперь ступай, приготовь выезд.