Новая жизнь - стр. 26

Сколько я проспал – не знаю. Проснулся я в той же закусочной, но передо мной сидели совершенно другие люди, и я почувствовал, что на этот раз смогу рассказать Ангелу о том, где находится пункт отправления в великое путешествие, что подарит мне невероятные минуты счастья. Три парня рядом со мной вслух пересчитывали деньги на билеты. Одинокий старик положил на стол рядом с миской супа пальто и полиэтиленовый пакет, ложкой перемешивая и вдыхая пряный аромат своей горькой жизни. В полутьме, у пустых столов, официант, зевая, читал газету. Я сидел у замерзшего окна высотой от потолка до грязного земляного пола, а за окном стояла темно-синяя ночь – и автобусы, шум моторов которых звал меня в далекую страну.

В один из этих автобусов я и сел наобум. Ночь была на исходе, вскоре стало светать, взошло солнце – и залило мне глаза светом и сном. Кажется, я заснул.

Я садился в автобусы, выходил из них, я бродил по автовокзалам; опять садился в автобусы, спал в них, и дни сменялись ночами; я снова и снова садился в автобусы, ехал, выходил в городах и деревнях. Я был там, где средь бела дня наступала ночь. И говорил себе я: сколь решителен этот молодой путник, что доверился дорогам, которые приведут его в ту неизведанную страну.

Однажды, Ангел, холодной зимней ночью я ехал в автобусе – в одном из тех, в которые садился каждый день, ехал, не зная куда, не зная, где нахожусь и откуда держу путь, ехал много дней и ночей, не знаю – долго ли, коротко ли, быстро ли, медленно ли. Свет давно погасили. Я сидел сзади, справа, в шумном и усталом автобусе, между сном и явью, я не спал, я грезил и был ближе к призракам во тьме за окном, чем к собственным снам. Из-под прикрытых век я смотрел на чахлое дерево в бесконечной степи, освещенной косившими фарами дальнего света нашего автобуса, скалу с рекламным щитом одеколона, столбы линии электропередачи, грозные огни проносившихся мимо редких грузовиков и одновременно смотрел фильм на экране телевизора, висевшего над креслом водителя. Когда говорила героиня, экран мутнел и становился лиловым, как пальто Джанан, – этот цвет когда-то проник мне в самое сердце, а когда говорил герой, суетливый парнишка, он становился бледно-голубым. Как всегда, я думал о тебе и вспоминал тебя, когда лиловый и бледно-голубой цвета вдруг объединились в рамке экрана. Но, увы, они не поцеловались.

Именно в тот момент, на третьей неделе моих путешествий, как раз в середине фильма, меня охватило поразительной силы беспокойство, чувство утраты, боль ожидания… Я держал сигарету и стряхивал пепел в пепельницу, крышку которой скоро закрою резким ударом лба. Яростное, все усиливавшееся нетерпение, вызванное нерешительностью влюбленных, которые все никак не могли поцеловаться, превращалось в более глубокое и резкое чувство тревоги. Мне казалось, что приближается то самое истинное и сильное «нечто», кульминационная, напряженная тишина. Я услышал, как стонет во сне старик, дремавший рядом со мной, и повернулся к нему. Он сидел, прислонив лысую голову к темному, холодному, обледеневшему стеклу, и слегка покачивался. Сто километров и два маленьких, убогих, похожих друг на друга городка назад он рассказывал, какие страшные головные боли его мучают. Я предположил, что врач, с которым он собирался встретиться в больнице районного центра, где мы будем завтра утром, может быть, посоветует ему средство от опухоли – прикладывать голову к холодному стеклу, и, посмотрев на черную дорогу, опять сильно встревожился, чего со мной давно уже не было. Что со мной происходит, чего я так истово жду? Что за нетерпение овладело мной?