Никон (сборник) - стр. 73
– Ну и дурни. То и есть жизнь – пока хочется… А теперь слезы свои дурацкие утри да слушай. Хочешь, чтоб муж мужем был, сделай все, как я скажу. Лекарство мое от любых болезней – верное.
Береза светила им издали, высокая, белая.
– Как свеча, – сказал Андрей.
Любашу била дрожь, и она молчала.
Тропинка обогнула черные заросли можжевельника, и они сразу очутились на берегу затаившегося озера. Любаше чудилось, что всякий куст и всякая былинка высматривают их, идущих совершить чародейство.
Вдруг потянуло совсем еще летним, теплым ветром, по озеру побежала мелкая рябь, и только что взошедшая огромная луна растеклась, как желток по сковороде.
Бесшумно пролетела сова.
– Тебя, наверное, за мышь приняла, – сказал Андрей. – Уж больно ты тихая нынче.
Любаша взяла мужа за руку. Ей было страшно, а ему нет. Светло, тропинка приметная.
– Вон и камень! – увидел Андрей.
Камень, словно глыба белого льда, так и не растаявшего за лето, выпирал из земли.
– Молчи! – шепнула Любаша. – Теперь молчи!
Она сняла башмачки и встала на камень. Подняла правую руку, показывая луне, потом левую, сложила ладони лодочкой, подождала, пока в них наберется достаточно лунного света, и умылась. Распустила волосы, покружилась, чтоб каждый волосок обмакнулся в струи лунных неощущаемых вод. Зажмурилась, развязала на ощупь тесемочки на груди, скинула платье. Рубашки на ней не было. И стояла она, как береза, вся в лунном свете и сама светилась.
– О луна-пособница! Как я наполнена тобою, твоим совершенством, твоей крепостью, так и раб Божий Андрей пусть будет полон твоим совершенством и крепостью, а если мало будет, то и от меня пусть к нему перейдет, перельется, перекатится…
Андрей тоже знал, что ему делать. Разделся донага, встал на камень рядом с женою, и она – серебряная – брала от луны и от себя, прикасаясь ко всем частям тела, и «отдавала» мужу. Андрей никогда еще не видел голой женщины. Как чумы, страшились обнаженного тела. Упаси боже лечь в постель, не натянувши рубахи до пят!
Смотрел Андрей на жену, и горячо было в голове.
«Пропал! Совсем пропал – не отмолить этакой гоморры!»
Но что-то не было ему боязно, что-то ему радостно было.
Господи! Да вот же она, красота из-под семи печатей. В геенну – так в геенну! А не познать такой красоты – значит саму жизнь свою обмануть.
И когда она сказала: «И это возьми!» – он схватил ее, унес на траву, где лежала их одежда, и любил, как молодой.
А за деревьями стояла каменной бабою Лесовуха. Смотрела на любящих, как солнце смотрит на гон зверей и зверушек, – пусть больше будет всего на земле, пусть пребывает!