Невысказанное завещание (сборник) - стр. 5
Эта же история повторилась и с рассказом «Тауларга карап» («Глядя на горы»), который в 1948 г. тоже не «прошёл» – журнал «Совет әдәбияты» («Советская литература») отказался его публиковать. Повесть «Саз чәчәге» («Болотный цветок», 1955) о превращении секретаря райкома в обывателя, объёмное произведение «Рәшә» («Марево», 1962), в котором обличаются мещанство и эгоизм, с трудом удалось издать. Обе повести вызвали недовольство критиков, чувствовавших, что А. Еники переходил границы «дозволенного», и не желавших признавать типичность подобных явлений в советском обществе. А. Еники констатирует: «…Кыскасы, мин әдәбиятка авыр кердем, озак кердем. Бик озак мин үземне язучы дип атарга да кыймыйча йөрдем. (Тыйнаклыктан түгел, ә үземә ышанып бетмәүдән.) Әйберләрем авыр уза, кат-кат төзәтергә туры килә, күп бәхәс-тартышлардан соң гына үткәреп була торган иде. (Редакторлар гадәттә «шиклерәк» әйберне үткәрмәскә тырышалар, чөнки соңыннан берәр төрле җәфасы килеп чыгарга мөмкин, ә үткәрмәгән өчен беркем алдында да җавап бирәсе юк.) Кайчагында әнә шулай тауга каршы таш тәгәрәткәндәй азапланырга туры килә иде» [Еники, 2000, 4: 459]. «…Короче, в литературу входил долго, трудно. Я не смел называть себя писателем (не из-за скромности, а потому, что не было веры в себя). Написанное шло тяжело, по многу раз приходилось дорабатывать, произведения мои получали «добро» лишь после того, как побывают под перекрёстным огнём критики. (Редакторы, как правило, не торопились с изданием «подозрительных» рукописей, потому что после от них следовало ожидать неприятностей, а за задержку отчёта никто не требовал.) Мои усилия издаться можно было бы сравнить лишь с муками Сизифа, безуспешно пытавшегося вкатить огромный камень в гору» [Еникеев, 1998: 424–425].
В «Последней книге» А. Еники вводит читателя в свою творческую лабораторию, показывает, как разнообразные жизненные впечатления связывались с художественными замыслами, раскрывает свои взгляды на сущность и задачи писательского труда: «Иҗат – изге гамәл. Әдип, Тукай әйткәнчә, дөньяга «күкрәк тәрәзәсен» ача. Бу минутларда ул һәртөрле тормыш ваклыкларыннан арынган булырга тиеш. Иҗат өчен иң кирәге – җан тынычлыгы. Әмма минем тыныч җан белән эшкә утырган чакларым сирәк булгандыр… Шуңадыр, ахрысы, мин үземнең язучы булып китүемә әле дә еш кына гаҗәпләнеп куям. <…> Язу – акыл һәм йөрәк эше – миңа калса, иң авыр эш. Таләпләр күп, җаваплылык бик зур. Менә шул җаваплылыктан курыкмас өчен, төрле таләпләр алдында югалып калмас өчен, язучы иң элек, ничек дим, үзенең төп максатын билгеләргә тиеш (кыйбласын дип әйтергә дә ярый). Ә максат ул – нәрсәгәдер ышану, нәрсәнедер бик нык теләү дигән сүз… Бары шул нигездә генә иҗат итәргә мөмкин» [Еники, 2000, 4: 460–461]. «Творчество – дело святое. Писать, по словам Тукая, значит «распахивать миру грудь свою». В эту минуту он должен быть свободен от всех житейских дрязг и мелочей. Самое главное, что требуется для творчества, – это душевный покой. Однако мне редко удавалось садиться за работу со спокойной душой… Может, поэтому я до сих пор частенько удивляюсь тому, что стал писать. <…> Писательский труд – это напряжённая работа ума и сердца, самая тяжёлая, на мой взгляд, работа. Требований много, ответственность огромная. Чтобы не пасовать перед ответственностью, не пугаться требований, писатель прежде всего должен определить главный смысл своего творчества, его направленность. А смысл творчества – это вера, убеждённость и большое, очень большое желание… Только при наличии этих условий можно надеяться на успех» [Еникеев, 1998: 426–427].