Непрерывное восхождение. Том 2, часть 1. Сборник, посвященный 90-летию со дня рождения П. Ф. Беликова. Письма Г. В. Маховой (1934-1936). Письма (1938-1975) - стр. 39

<…> Между прочим, об этом злополучном ближайшем будущем думаю со страхом и трепетом, – взвалил на свои плечи такие обязанности, что косточки потрескивают. Во-первых, 3 февраля в Русском Литерат[урном] Кружке[50] состоится живая газета. Поручили мне писать передовицу. Вообще, передовица для газеты – дело плевое, занять публику на 10–15 минут какой-нибудь простой темой – не ахти какой труд. Но для меня темы, кажется, самим чертом в аду выдумывают[ся]. Так и [на] этот раз вышло. Произошло в кружке несколько инцидентов [между придерживающимися] старых литературных традиций и искателями новых тем и новых форм. Дело в том, что чествовал нынче кружок Толстого, Мережковского и еще кого-то из «старых». На прошлой неделе был юбилей Островского, взялись чествовать и его. В подготовке к этим чествованиям уходило почти все время, и другим чем-либо заняться не проходилось. Так вот часть членов, узнав о чествовании Островского, иронически заметили: «Ну, опять покойничек». Одному поэту предложили по поводу юбилея Островского написать что-нибудь, так этот поэт, типун ему на язык, не задумываясь ответил: «И без меня панихиду отслужите». Чествование, конечно, все-таки состоялось, и началось оно с весьма колкого упрека по адресу молодых членов и вообще молодого поколения, которые не ценят и даже не знают русских классиков и [этим] самым печальным фактом нарушают лучшие традиции русской культуры. Не забыты были в этом обличении и злополучные «покойнички» и «панихида», в которой не пожелал принять участия поэт, творчеству которого, между прочим, было посвящено одно из собраний кружка в нынешнем сезоне. Одним словом – скандал в благородном семействе, да и только. Живая же газета издается преимущественно силами молодых, ввиду того, что по летам и я к ним принадлежу, насели на меня мои «коллеги», дабы я очистил запятнанную на вечере Островского их честь. Довольно мудреная задача, смутно сейчас представляю себе, как я с ней справлюсь, но все-таки рассчитываю справиться и взял на себя передовицу на эту тему. А вот во-вторых, через неделю, 10 февраля, предстоит мне второе «удовольствие», к которому я не знаю, с какой стороны и подступиться. В том же кружке назначен на этот день литературный суд по рассказу Бунина «Дело корнета Елагина», и навязали мне в этом суде роль подсудимого! Пока что душа моя еще более-менее спокойна, потому что читал я сей рассказ уже давно и наполовину перезабыл его суть. Дело состоит там в том, что корнет Елагин убивает при весьма странных обстоятельствах и по весьма странным и неясным причинам свою любовницу. В факте убийства сознается сам, но разводит в своем признании такую психологию, что черт в ней ноги поломает. И та перспектива, что мне придется эту психологию расхлебывать, – вызывает дрожь во всех моих членах. Если еще прибавить, что на настоящих литературных судах (будут: председатель, секретарь, прокурор, 3 защитника, медицинская экспертиза в лице настоящего доктора, и хотят пригласить пару юристов для правильной постановки всей этой церемонии) я никогда не присутствовал, то неудивительно, что мое положение весьма незавидно, пожалуй, настоящему корнету Елагину, если таковой существовал, легче, чем мне, было. Какой-то трагический талант у меня – ввязываться в такие истории. Не люблю я всякие публичные выступления и открытые собрания кружка почти никогда не посещаю, а все-таки даю себя уговорить и соглашаюсь на такие роли. Ведь этак, пожалуй, можно меня и уговорить заделаться китайским императором! Правда, с ролью последнего легче было бы справиться, чем с корнетом Елагиным. Но зато уж отзвоню на этих двух вечерах – и с колокольни долой, никакими коврижками больше выступить не заставят, и то уже наберется 4 раза за этот сезон, с меня за глаза довольно, ведь это артистом надо быть, чтобы чувствовать удовольствие или удовлетворение от такой деятельности, а я никакой не артист и поэтому признаю лишь доклады и беседы в небольшой, знакомой аудитории, где понимают тебя и ты понимаешь других – такая деятельность мне больше нравится, и более полезной я ее считаю. И, знаете, когда я пишу Вам письма на темы философские, то Вы для меня вполне достаточной и гораздо более приятной аудиторией являетесь, чем публика на открытых собраниях Литературного Кружка. Только уж очень Вы, Галя, неспокойная аудитория. Не разглядеть мне за дальностью расстояния, что у Вас на душе творится, но надеюсь и искренне желаю Вам, чтобы все, творящееся в Вашей душе, приводило Вас к лучшему. Не знаю, насколько я в силах это пожелание сделать большим, чем только пожелание, насколько мне дана возможность раскрыть для Вас радостный смысл жизни, об этом тяжело сейчас судить. Лишь когда я почувствую в себе достаточно силы и увижу ясно пути, которыми можно было бы уничтожить Ваши кошмары и Ваши сомнения, лишь тогда я возьмусь доказать Вам, что мне есть до них дело и от меня можно ожидать помощи для преодоления их. Сейчас же это остается только пожеланием. Искренность его может вполне заменить недостаточность осуществившихся надежд и заполнить время, требуемое для их осуществления. Но это, конечно, уже от Вас, Галя, зависит, а не от меня, т. к. заставить Вас верить в свою искренность я не могу. <…>