Недостойная невеста - стр. 21
Луиза нервно утерла лицо, с опаской смотрела на сломанный футляр. Он распахнулся, и было ясно видно, что с одного уголка отстала внутренняя обшивка, топорщилась. Луиза в ужасе замерла, но постаралась не паниковать. Кажется, все было не так ужасно, как показалось. В остальном футляр был цел, лишь испачкался в пыли. Она наскоро обтерла его собственной юбкой, запалила свечу и внимательно осмотрела повреждение. Выдохнула с облегчением. Подкладку можно было заправить обратно, нужно только найти иглу, чтобы сделать это аккуратно.
Луиза достала из шкафчика свою рукодельную корзину, к которой давным-давно не прикасалась, нашла игольницу и стала аккуратно прижимать стальным острием торчащий уголок. Но ничего не выходило, и, в конце концов, подкладка полностью отошла под легкий щелчок и теперь топорщилась, подобно книжной странице. Но под ней отчетливо виднелся белый прямоугольник сложенной бумаги. Тонкой, как вуаль…
Луиза с осторожностью тронула находку, развернула дрожащими пальцами, обнаружив длинную полосу, убористо и тонко исписанную. Наклонилась к свече, пытаясь прочесть, но ничего не выходило. Буквы казались знакомыми, но слова никак не складывались. Другой язык? Может, мадам так хранила дорогую сердцу записку от поклонника? И просто позабыла о ней в свете всех событий?
Луиза опустила бумагу на колени, объятая каким-то странным чувством. Ее даже бросило в пот. Это явно был тайник, но… Ей вдруг стало стыдно, что она невольно проникла в чужую тайну. Тем более, в тайну мадам де Ларош-Гийон… А, может, и не в тайну вовсе? Если бы это было тайной — стала бы мадам так рисковать, доверяя ее чужому человеку? Конечно, нет…
Луиза аккуратно сложила бумагу, стараясь не помять и не порвать, вернула в футляр. Потайная створка легко захлопнулась при нажатии, и раздался едва уловимый щелчок, будто сработала крохотная пружинка. Луиза расправила атласный бант, уложила брошь на место и захлопнула крышку.
Что бы это ни значило — она никому ничего не скажет. Будто ничего не видела.
7. 7
Франсуаза, конечно, никому ничего не сказала — понимала, что схлопочет. Тем более, перед самым отъездом Луизы отец ходил чернее тучи, а тетушка была бледнее обычного. Аделаида переживала, сомневалась. Но лишь от любви и заботы — тут не было места другим чувствам. Даже возникала мысль довериться тетушке, рассказать, потому что она одна по-настоящему умела понять, если только не считать этого отвратительного сватовства. Но не решилась. Как говорят крестьяне: «Знают двое — знает и свинья». Но по-настоящему пугало, что не позволят уехать…