«Недаром помнит вся Россия…» Бородинское сражение в историческом сознании русских и французов (по следам 200-летнего юбилея) - стр. 22

Итак, формальную «победу» в Бородинском сражении, которое М. И. Кутузов, в принципе, с самого начала считал ненужным, К. Клаузевиц приписал Наполеону. Понеся более крупные потери, чем французы, и без того обладавшие численным превосходством, русские отступили. Но «поражение» русских войск, сохранивших «полный порядок», не стало, с точки зрения Клаузевица, «полным». Чтобы нивелировать последствия своего отступления и оставления Москвы, «хитрый Кутузов» провозгласил себя победителем в сражении, и тем самым заручился безграничным доверием армии и общества. Наполеон не сумел деморализовать русских фактом занятия Москвы и, лишившись надежд на выгодный, да и вообще всякий, мир с Россией, был обречен на неминуемое военно-политическое поражение. Другой крупный военный теоретик XIX в. – бывший наполеоновский генерал А. Жомини, перешедший на русскую службу в 1813 г., еще более решительно, чем Клаузевиц, опровергал утопическую доктрину Наполеона Бонапарта, согласно которой решающее значение в войне имел исход генерального сражения. Мнение своего бывшего государя Жомини опроверг, указав на то, что «армии уничтожаются стратегическими операциями без заранее подготовленных на определенном участке сражений, чередой, казалось бы, незначительных предприятий».[62] С последним утверждением трудно не согласиться, особенно, если учесть то обстоятельство, что огромные потери русских войск в генеральном сражении при Бородине и сдача Москвы Наполеону отнюдь не помешали России уже через три месяца покончить с нашествием «Великой армии», а через 1,5 года – с наполеоновской Империей.

Локальный, с «материальной» точки зрения, характер проблемы «победы и поражения» в Бородинской битве также едва ли подлежит сомнению. Ведь если признать победителем сторону, выигравшую войну 1812 г., то все равно конечный успех русских в той войне стал возможен не непосредственно в силу их «победы» на Бородинском поле, а после оставления Москвы и последовавших за ним, на первый взгляд, «незначительных предприятий» (сражений при Тарутине, Малоярославце и Красном, на Березине и мн. др.). Признание же победителями французов лишь «позолотит пилюлю» тем, кто не извлек из «блестяще выигранной» битвы никакой конечной пользы. Наконец, согласие на «ничью» станет не более, чем вежливым комплиментом в адрес бывших врагов, ставших «братьями по славе». И все-таки остановимся на этой проблеме, имеющей и духовную сторону, подробнее.

Версия о «поражении» русских войск в Бородинском сражении построена: во-первых, на цифрах потерь сторон – утверждается, что потери русских были значительно больше, чем у французов; во-вторых (и это – самое главное), на отступлении русской армии после сражения и занятии Москвы армией Наполеона. При этом нереализованному намерению Кутузова «защитить Москву» придается абсолютный и безусловный характер. Однако первая часть аргументации, используемой сторонниками данной версии, вовсе не представляется очевидной. Цифры потерь сторон, равно как и численность сторон перед битвой, остаются предметом дискуссии, очень далекой от завершения. Л. Л. Ивченко выражает немалые сомнения в том, что Кутузов решился отстаивать Москву во что бы то ни стало, так как применительно к Бородинскому сражению приходится говорить об «отсутствии простого равенства в силах: превосходство за счет ополченцев не в счет». Лидия Леонидовна справедливо полагает, что непримиримые критики Кутузова в любом случае нашли бы повод для новых нападок на него: «Сейчас Кутузова упрекают в том, что он не добился победы при численном преобладании, а если бы он ввел в бой ополченцев, то, вероятно, его обвинили бы в том, что он бросил в сражение необстрелянных и необученных людей». Она также не находит «достаточно оснований утверждать, что Кутузов, решившись на эту битву, собирался отстаивать Москву до последнего солдата, не имея сведений ни о резервах, ни о поддержке фланговых армий».