Не говори маме - стр. 25
– Как выглядели, помнишь? – спрашивает Джон после минутного молчания.
– Да никак. С Ильей была девушка, невысокая… Я подумала, что ее избили.
– Сестрица его, ясно. Преля сегодня, кстати, не пришел и на сообщения не отвечает. А ты приходи. – Голос тускнеет, битое стекло похрустывает на зубах. – Завтра приходи. Он все вернет.
Доверять ему страшновато, но никогда больше не появляться на занятиях тоже не вариант. Так почему бы не завтра?
– Преля – придурок конченый. Прости, но мне придется…
Мне придется убить тебя, ведь только так я буду знать точно, что между нами ничего и никогда уже не будет возможно[7].
– Мурашки от нее. Жуткая.
– Обычная песня, чего ты? Пойдем, холодно стоять…
И мы пошли. Нас соединял проводок наушников – от шапки к шапке. Снег шел с нами – кажется, уже неделю не прекращался, и ветер сразу со всех сторон – влажный, хлесткий, совсем не зимний. На светофорах мы обнимались, наскоро грелись и бежали дальше. Нужно было успеть купить подарок общему другу, любителю комиксов: он устраивал пижамную вечеринку. И хотя время уже поджимало, это не мешало нам замирать у витрин магазинчиков на Мясницкой и рассматривать новогодний декор: всех этих оленей, заснеженных сов и обернутые мишурой подсвечники, – запрокидывать головы и любоваться опутанным гирляндами небом, находить губами губы, спрятанные под шарфом, – непреодолимое желание делать это снова и снова. Я помню, мне казалось, что скоро все закончится. Я, конечно, не могла этого знать, но беспричинная тяжесть заставляла меня – и тебя, возможно, тоже – пытаться остановить время. И мы останавливали время, останавливая друг друга через каждые десять шагов.
В «Республику» мы так и не попали: я почувствовала, что ты долго смотришь куда-то поверх моего плеча, и оглянулась – напротив крыльца «Райффайзенбанка» стояли девочка лет десяти и женщина, может, ее мама, а может, и нет. Женщина присела перед девочкой и опустила голову ей на плечо, и та гладила ее варежкой по волосам; я не видела их лиц, но по вздрагивающим плечам поняла, что обе плачут. Для меня это было не больше чем подсмотренное чужое горе, а для тебя, Март, чем это было для тебя?
– Мне нужно домой, – бросил ты и зашагал обратно к метро.
Не в съемную, а домой – от этого стало еще больнее. Вечером мы должны были веселиться и, скорее всего, поехали бы потом к тебе, но вместо этого ты послал к чертям совместные планы, потому что соскучился по маме.
Только сейчас я понимаю. Ты сам для себя раздвоился. В твоей жизни появилось другое настоящее. И тот ты, который снимал квартиру рядом со станцией метро «Сокол», собирался ехать к другу и убивал бездомных, спасовал тогда перед тем тобой, который существовал только для твоей мамы. Даже не для меня – хоть я ничего и не знала, но уже стала частью твоего другого настоящего. Для мамы.