На обочине времени - стр. 84

С углами Рафаэль наш несколько напортачил, на что ему и было немедленно указано. Одна диагональка там оказалась чуть короче другой. Не мое это, конечно, дело, но ведь мэтр требовал, чтобы я точно провел внутренний обрез рамы по самым границам его художественного творчества, им самим для себя определенным. Граф и Смелянские тоже начали что-то такое мне втолковывать про суверенную роль любого творца в каждой отдельно взятой Вселенной. Одна Надежда помалкивала. Она-то сразу поняла, в чем проблема, и, думаю, еще раньше, чем я пополз обмеривать ихнюю всеобщую гармонию своей металлической алгеброй. Девочка потрясающе рисовала, рука у нее была твердая и глаз верный. Но, хотя против правды не попрешь, против мужа тоже не хочется вовсе.

Не могу похвастать, чтобы моя работа давала Юркиной особую глубину. Странная была картина. Любимый свой подоконник он перенес на холст почти с фотографической дотошностью. Сектор стола со сморщившейся скатертью, звено батареи, упершееся в стенку, даже потрескавшуюся краску постарался выписать так, что казалось – чуть колупни и отвалится с холста. Кстати, предметы ему всегда удавались, а вот люди нет. Его фигуры, как правило, выходили сухорукими, а портреты – косорылыми. И здесь, поверх подоконной доски, но чуть ниже форточки, повисла некая груша хвостиком вниз, небрежной запятой перечеркнутая в узкой части. Жирная эта загогулина заменяла ухмыляющийся рот.

Чему этот чудак лыбился, понять было сложно, потому как прямо над его макушкой окно вдруг начинало деформироваться несообразным манером и уходило направо, чем дальше, тем резче меняя радиус кривизны и – обрываясь у самой рамы. Такое создавалось ощущение, что, не подопри его моя лакированная планочка, оконный переплет так бы и сколапсировал в исходную точку. Чем выше поднимался глаз по рисованному переплету, тем он, казалось, слабее мог сопротивляться земному тяготению. Дерево будто бы размякало до консистенции пластилина и рушилось обратно, уводя с собой и брандмауэр, в который упирался взгляд зрителя.

Желающие могли узреть такую же глухую и грязную стену сквозь вполне реальное стекло, оказавшееся чуть под углом к плоскости картины. Но написанная оконная рама уходила вправо, освобождая часть холста левее и выше себя. И эта плоскость была закрашена, словно залита голубым, нежным и легким цветом. Только у самого верхнего обреза он постепенно плотнел, прорастая в черный, откуда, уже будто из-под рамы, поблескивали серебряные точки.

Работа была подписана – КрЮгер, с огромным Ю посередине, и рядом с подписью белел квадратик ватмана, на котором аккуратно черной тушью было выведено название: «This way, that way…»