На обочине - стр. 102

Жители Морозовки пахали землю, выращивали хлеб и картошку, часть которых в качестве платы за землю и податей сдавали на винокуренный завод. Поля представляли собой отвоеванные у леса и болот глинистые и песчаные куски. Пашни для посева хлеба и посадки картофеля было достаточно, но они нуждались в удобрении. Зимой-то крестьяне и вывозили на санях в поля навоз.

Выйдя на край деревни, Моисей направился в сторону соснового леса, чтобы выбрать пару деревьев для установки ворот. Первым знакомым крестьянином, которого он увидел, был Гаврила Мотолыга. Он тащил на себе в деревню свежеспиленный ствол сосны.

Остановились. Гаврила сбросил с плеч тяжелую ношу, рывком скинул шапку, от взмокших волос повалил пар. Дерево источало терпкий смолистый запах.

– Устал? – с улыбкой спросил Моисей.

Гаврила было нахмурился, но тут же глаза его заулыбались, и он протянул для приветствия руку:

– Нелегкая крестьянская стезя, только панам хорошо живется.

– Это так кажется, и панам тоже бывает трудно, и нужды и горя им хватает, – заметил Моисей.

– Наблюдаю я за тобой с удовольствием, – заговорил Гаврила. – Работаешь ты с охотой, и дети у тебя стараются, молодцы. Думаю, что никакие невзгоды в этой жизни не остановят и не смутят тебя.

Моисей с любопытством посмотрел на Гаврилу. Странный человек, не поймешь, то ли хвалит, то ли недовольство высказывает.

Видя непонимание соседа, Гаврила пояснил:

– Видал, Еремей с Авдотьей приехали, лодыри несусветные, и сынок такой же.

– Так мы с одного села, – растерянно проговорил Моисей.

– Вот и я про это. Ты спину гнешь с утра до вечера, а он больше на полатях лежит да к горилке тянется. А сейчас что-то Авдотья не на шутку захворала, Еремей мне вчера жаловался.

– Да что ты говоришь, с чего бы это?

Гаврила стоял, переминаясь с ноги на ногу, и мял в руках валенку.

– Ладно, я пойду, – сказал он и, поспешно схватив ствол, виновато засмеялся.

– Бог в помощь! – попрощался Моисей.

Та зима выдалась вьюжной. Морозы особо не лютовали, но метели мели весь февраль. Маленький Ермоша заболел неизвестно чем. То он метался в жару, то его одолевал озноб, а за окном бушевала пурга… Прасковья то и дело поила малыша разными отварами, сливовым морсом, протирала смоченными в разведенном уксусе тряпками, но он все равно пылал жаром. Она отходила к иконам, вставала на колени и молила бога о спасении сына. Ермошка хрипел, потом заливался громким плачем.

– Он задыхается, – ужаснулась Прасковья и зарыдала от бессилия.

Моисей бросил на топчан шубу. Завернул сына в одеяло, потом обернул шубой и, прижав к груди, пошел к двери.