Муаровая жизнь - стр. 39
– Тетенька, я есть очень хочу! Хотите я еще Вам спою, – они-то и сказать обычно в этот момент ничего не могут. Только руками машут, глаза вытирают, потом Бога обычно вспоминают. А я не останавливаюсь, чуть тише добавляю:
– Там еще меня ждут поменьше сестрички и братик. Все взрослые в голод померли, а мы сами остались.
После одного такого выступления можно было идти к остальным на пригорок возле села в условленное наше место, куда каждый приносил, что добыл в селе. Я всегда раньше всех приходил, и у меня была полная пазуха еды. О многом думал, пока всех ждал. В основном о том, почему же мы все оказались в колонии и почему я не могу поехать с мамой. Думал о Боге, о котором часто на базаре вспоминали почему-то шепотом и за помощью к нему обращались, просили спасти и сохранить. «Что это за Бог такой? Все его вспоминают, когда плохо иль беда какая у кого. А он никак не помогает». Считал так: если кому нужно помочь и просят тебя, бери и помогай! Поэтому долгое время я в него не верил.
Мой театральный талант старшие в банде ценили и всегда брали на базар. Чуть подрос и понял: не мое это – попрошайничать и до слез доводить хозяюшек на базаре. Поэтому начал по воскресеньям прятаться в клубе и читать, если это не день посещений.
Навещать меня маме разрешалось раз в месяц. Свидания проходили в маленькой комнате на пропускном пункте в колонию. Эти пару часов так стремительно пролетали! Мама так плакала! Ее голубые глаза от этого становились подобными ненастному небу: яркость и синева уходила, и они темнели. Обняв меня, подолгу не отпускала. У меня даже успевало затечь плечо или рука, но я не старался выбраться из этих приятных объятий. Пусть хоть отвалятся руки, я готов был так стоять часами, лишь бы она не уходила. Потом, утирая слезы, расспрашивала меня обо всем. Что ел? Что учу? Где гуляю? Не холодно ли, не жарко? Вопросов было намного больше, чем ответов. Она, не дожидаясь, что я расскажу, задавала следующий вопрос. Спешила все узнать за отведенное время и запомнить каждую секунду встречи, как и я. Но что же я мог рассказать маме, которая, все время приезжая ко мне, плакала от безысходности ситуации? Разве мог поведать, что попрошайничаю в селе и на базаре, что обманываю людей, чтобы поесть, что ворую по той же причине, что в день получаю столько затрещин и подножек, что к вечеру все тело болит, и места на нем нет без синяка или ссадины. Я всего этого рассказать ей не мог, не мог позволить ей плакать сильнее. Да и не хотел: что я – девчонка какая, жаловаться?! Я вырасту, и старшие уже не смогут дать мне подзатыльник – я тоже буду взрослым. Но еще тогда решил, что малышей трогать никогда не буду и другим не позволю. Неправильно это – силу показывать на том, кто слабее тебя.