Мозаика чувств - стр. 1

Живя почти рядом, Илья старался обходить фонтан на площади Дизенгоф, который раздражал его своей несуразностью, примитивностью, а цветные вертикальные полосы вокруг свидетельствовали о жалкой фантазии архитектора.

И когда прошел слух, что все здесь будут менять, он решил сам убедиться в этом.

Однако фонтан был на месте. Его, очевидно, и не думали разбирать, а просто решили приукрасить какой-то статуей – хрупкой девушкой, одиноко маячившей на фоне сверкающих водяных струй.

Он повернул назад, но его удивило, что тут собирается публика и, приблизившись, понял почему. Что-то в этой статуе было необычно. Стоя на какой-то тумбе, она казалась созданой из странного материала, среднего между живым телом и мрамором – белое лицо в овале золотистых волос, острые юные груди и стройные ноги, одна из которых застыла в воздухе.

Может быть, перед ними образец – как называют новую науку – бионики?

Минуту-другую люди ждали чего-то, может быть, вспоминая, как в прежние романтические времена мрамор превращался в горячую плоть, но то было давно, а в наш век житейской прозы и прозака это случиться не может.

Тут Илья увидел на земле маленькую женскую сумочку в виде бархатного тигренка и понял все.

Внезапно с моря раздалось легкое жужжание и появился вертолет, как бы направлявшийся к статуе. Подозрение Ильи подтвердилось, потому что девушка покачнулась и упала бы, если бы он не успел подхватить ее на руки.

Растерянно поблагодарив, девушка кланялась публике, которая снисходительно хлопала и бросала ей звонкий эквивалент своей благодарности. И кто-то, очевидно знакомый, крикнул:

– Браво, Рина!

Наконец, смущенно подняв своего тигренка, она направилась к киоску, попросила колу. Пальцы ее теребили застежку на сумочке, но та застряла, и это дало Илье возможность протянуть продавцу свои двадцать шекелей. Только теперь она взглянула на него и пробормотала:

– Спасибо!

Они присели за столик.

– Меня зовут Илья! – представился он.

– Серьезное имя, – кивнула девушка, – но, извините, ваша прическа не очень подходит к нему.

Илья рассеянно пригладил темную косичку, которой кончались его волосы:

– Это было модно у нас в институте, и я тоже не устоял.

Потом сказал:

– Хочу спросить вас кое о чем.

– Что ж, за свои деньги вы имеете право задавать любые вопросы. Кстати, сколько я вам должна?

Тот усмехнулся:

– Это мы, ваши зрители, в долгу перед вами за оригинальное представление. Вы так зарабатываете на жизнь?

– Я раньше училась в Университете, – объяснила Рина, – но потом бросила и теперь работаю в танцевальном ансамбле, хотя получаю гроши. Вот и приходится проявлять инициативу на стороне.

Вечерело. Вдали, в окнах высоких гостиниц медленно тускнело отражение заходящего солнца. Рина поёжилась:

– Становится прохладно. Вы не спешите домой?

– Нет, я живу недалеко отсюда.

Сидящий радом парень громко засмеялся чему-то, и Рине это не понравилось:

– Здесь слишком шумно. Может быть… пойдем в более тихое место?..

Илье показалось, что губы ее вспухли, прежде чем произнести:

– Например, к вам?..

Его будто ударило током. «Ах, вот оно что!» – мелькнула циничная мысль. Он не был опытен в таких делах, а ее наигранная – или явная – беспомощность отталкивала и привлекала.

Он поднялся:

– Пойдемте!

Чтобы успокоиться, Илья повел ее вокруг – мимо старого кинотеатра, сиротливо стоящих машин, чахлого скверика, потом вверх по недружелюбно скрипящей лестнице чуть ли не к самой крыше. Протиснувшись между хозяйскими вазонами с колючими кактусами, они очутились в маленькой, похожей на мансарду квартире.

И тут словно открывалось другое измерение – уютный мир старых вещей, оставленных прежним жильцом, приехавшим из Питера и умершем на новой родине: книжный шкаф из карельской березы с изящно вырезанными стеклами, сквозь которые тоскливо смотрели именитые авторы, как бы жалуясь на нестерпимую тесноту; медный торшер под выцветшим абажуром, бледным и задумчивым, как петербургское небо; в углу – царь Петр, шпорящий бешеного коня, а тот напрасно пытается оторваться от тяжелого пьедестала, и на стене – единственный московский гость – одиноко сидящий Демон Врубеля, «страшные глаза, – процитировал Илья, – гордыня, разум, неземная мудрость, усталость, скорбь »…