Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика - стр. 5

Собрание сочинений в пяти томах построено нетипично. Когда-то увидев в поэте прозаика, я пропустила исторического публициста, а они в Полякове неразделимы. Каждая повесть или роман – в той или иной степени публицистика.

Составляя пятитомник, Юрий Поляков посмел, или, точнее сказать, позволил себе необычное построение. Так, первый том содержит три повести: «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками» и немалую подборку стихотворений. Ныне модно соединять два жанра, поэзию и прозу. Я тоже поддалась искушению в своих книгах и заметила некую несомненную стереоскопичность, когда проза и поэзия дополняют друг друга и даже, бывает, спорят.

В первом томе Николай Скатов (серьёзное имя) предваряет три повести коротким эссе, с первых строк заметив нечто очень важное в работах Полякова – иронию, вспомнив, как Александр Блок называл её болезнью, очагом страшной заразы. Поставив Юрия Полякова перед этой «заразой», Скатов тонко заметил, что именно иронический смех способен спасти от возможности окоченеть и окостенеть в обществе. В конце своего предисловия Скатов говорит о Полякове так: «Он не боится обвинений в прошлых ошибках, ибо они говорят не о бесплодности метаний, а о мужественности поисков одного из живых, чутких и талантливых детей нашего времени».

После подобного аванса можно, побронзовев, вступить в жанр литературного повествования, и, очевидно ощущая это, Поляков не спешит ввести читателя в свою солдатскую повесть «Сто дней до приказа», а публикует нечто под названием «Как я был колебателем основ». Жанр этого «нечто» определить невозможно. Клубок, где, не смешиваясь, соединяются воспоминания о времени и людях с исповедальными страницами, и тут же политические взгляды и невесть откуда налетевшие строки о девочке, желавшей понять, во что нужно верить.

Всё захватывающе – не оторваться, пусть даже порой раздражает безапелляционность понятий и лёгкость в разговоре о самом тяжёлом. Но тут как раз весь Поляков.

Не нравится? Не читайте. Не ходите в театры на его пьесы. Вообще забудьте о том, что есть такой.

Так нет же. Магнит Полякова возвращает к себе и не хочет отпускать.

В конце концов, мне есть что читать и перечитывать. Я вообще погружаюсь в четыре Евангелия и каждый раз по-разному познаю глубину их, могу и не могу познать. А ещё с интересом читаю словари и энциклопедии. Зачем мне Поляков?

Однако, необъяснимо вдруг начиная искать точку в процессе, называемом советской литературой, я неизменно открываю наугад подаренный мне Поляковым его пятитомник и застываю под градом невообразимых ассоциаций: