Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера - стр. 66
<…>
Тревожные известия пришли из Туркестана, где Советы рабочих и солдатских депутатов спустя три недели после переворота арестовали Куропаткина>118 и другие власти. <…>
16 апреля (3 апреля). Понедельник. Почему-то за день образовалось очень кислое настроение. Быть может, это просто усталость, а быть может, душа яснее, чем в другие дни, почуяла общую безысходную ложь. <…> В 2 ч. со своей молодежью отправился к Добычиной>119 (на выставку). Вся публика (не так уж много и очень не блестящая с виду) столпилась в первой зале полукругом и встречала гостей. <…> Запомнилась встреча «бабушки» Брешко-Брешковской>120. Добычина ринулась на парадную и вернулась, ведя под руки старушку, обрюзгшую, тяжелую, с оплывшим, перекошенным и недобрым лицом. Пошло целование и приветствия. Поцеловался и я с бабушкой (позже еще раз – по настоянию не выпускавшей ее Добычиной). «Бабушка русской революции» тоже произнесла свой маленький спич с благодарением Финляндии за приют, оказанный нашим беглецам-революционерам. Милюков и Родичев>121 произнесли каждый по «плакатной» речи, в которых больше всего меня поразило отсутствие чисто военных призывов. Только все о свободе и о враге-реакции. Увы, сама выставка вышла серой и вялой. <…>
<17 апреля (4 апреля) >
18 апреля (5 апреля). Среда. Угнетенное настроение, главным образом из-за сознания безнадежного состояния мировой болезни. <…>…У меня…идет внутренняя борьба… я ощущаю все усиливающуюся болезнь воли. Каждое намерение у меня двоится и «навертывается на себя». И пустяки, и большие вещи влияют при этом в той же степени. Самые простые, новые детальные соображения занимают мое внимание в одинаковой мере, как самые важные (как, например, вопрос о моем отношении к войне). А тут еще все наши превратились в ярых большевиков и весь день туманят мне голову (но и освежают душу) своими гневами, своими разоблачениями и проч. «Правда», «Земля и Воля», «Известия СРиСД»[134]так и переходят из рук в руки.
<…>
В 5 ч. Палеолог. Страшно встревоженный. Его больше всего беспокоит рыхлость, мягкотелость всего организма. Невозможность водворить какой-либо порядок. А отсюда – анархия. Дошел даже в своем историко-философском дилетантизме до признания необходимости немецкого дядьки для России! Указывает на бесчисленные упущения, порождающие нелепые недоделки и развал. В общем, я согласен с тем, что он говорит (особенно в критической части), но наши «души», разумеется, совершенно разные.