Моя навсегда - стр. 66
Наконец она ушла, сухо поцеловав его в скулу перед выходом. Ромка проследил, как со двора выехал ее мерседес, и сразу кинулся одеваться. Торопливо натянул джинсы и футболку, словно на поезд опаздывал, надел кроссовки и выбежал из дома. Яркий солнечный свет резанул глаза, аж выступили слёзы. И почему-то внезапно закружилась голова, так что даже пришлось привалиться на пару секунд к кирпичной стене дома.
Мимо прошла соседка, чопорная дама с болонкой в руках, осмотрела Ромку недоверчиво, но всё же кивнула в знак приветствия.
До рынка он дошёл нескоро. Голова так и кружилась, и всё казалось слишком белым, ярким, нереальным. То ли сотрясение так проявлялось, то ли ещё какие-то фокусы организма. А, может, сказалось то, что он почти ничего не ел всё последнее время. Только страх, тревога и жгучее желание увидеть Олю подстегивали его идти дальше.
Пока добрался до места – вымотался так, что чувствовал себя больным. Сердце выпрыгивало из груди, пот лился в три ручья, в глазах теперь, наоборот, темнело. Но хоть не зря пришел. Оля и правда оказалась там. Вместе с мамой они притулились в самом конце длинного ряда, чуть в стороне от других торговок.
Приблизившись, Ромка невольно отметил, как шумные торговки сразу стихли, заметив его. Он на них не смотрел, но чувствовал, что они буквально впились в него жадными, любопытными, цепкими глазами. Плевать на них.
Пока брёл вдоль ряда, он смотрел только на неё, на свою Олю, которая сидела, ссутулившись, точно придавленная непосильной ношей. Она похудела, отметил он. Стала совсем как веточка. На лице одни глаза остались. И тут Оля подняла голову и тоже увидела Ромку. На миг она вспыхнула, загорелась. Бледные, почти бескровные губы тронула улыбка. Но в следующий миг будто что-то произошло, непонятно, незримое, но плохое.
Оля выпрямилась, подобралась вся и опустила глаза. Страх, на секунду отступивший, вновь закопошился где-то между ребер. Словно там образовался камень, ледяной, тяжелый, с острыми царапающими краями.
– Привет, – произнёс он, тяжело дыша.
23. 23
– Привет, – чуть громче повторил Ромка.
Оля не отвечала. И даже глаз на него не поднимала.
– Оля, – не понимал он. – Что случилось?
– Рома, тебе лучше сейчас уйти, – вмешалась её мать.
– Что происходит? Оля?
– Рома, уходи, пожалуйста.
И тут Оля наконец посмотрела на него, но совсем не так, как всегда. Без нежности, без любви, а, скорее, сконфуженно и виновато. И тут же быстро стрельнула вороватым взглядом на соседних торговок. И Ромка всё понял. Она ещё ничего не сказала, а он уже догадался: Оля его стесняется. Точнее, стыдится. Боится даже, возможно. Не его, естественно, а того, что скажут, что подумают. Видимо, ей тычут все, кому не лень, мол, встречается с насильником. Но, черт возьми, уж она-то прекрасно знает, что он не виноват! Её ведь слова: «Вместе мы со всем справимся». И что теперь? Разве слухи и сплетни важнее их чувств? Разве можно идти на поводу у чужой глупой толпы? Да нет, этого быть не может. Это же его Оля! Да не может она вот так, ни с того ни с сего оттолкнуть его. Просто не может и всё.