Мой возлюбленный король - стр. 51

Поразительно, но после ванны Форест стал белым, как снег. На его фоне даже королевские простыни выглядели желтоватыми. Все мои фрейлины были от него без ума и называли самым очаровательным существом, какое только видели в жизни. Но Форест был верен только мне и на их ласки и восторженные комплименты почти не реагировал. На королевских харчах он быстро отъелся и часто носился по саду за голубями, однако ночевать предпочитал всегда возле моей кровати.

За ужином мы теперь часто говорили о нём с Лайонелом. Форест в это время обычно лежал под столом и ждал, что ему перепадёт что-нибудь вкусное. И когда королева-мать отворачивалась, мы незаметно кидали ему то сыр, то небольшие кусочки мяса и тихонько хихикали, а довольный Форест лизал нам пальцы. Это было нашей маленькой тайной и это до безумия грело мне душу. Глядя на окрепшего щенка, Лайонел улыбался совсем как тогда, в вечер нашего знакомства, и эти улыбки подчас доставались мне. Во дворце был целый питомник гончих, но они чаще всего сидели без дела. Лайонел изо всех сил вникал в дела государства. Ему пока было некогда заниматься охотой или балами, однако бродячие артисты и музыканты время от времени к нам заглядывали. Особенно понравившимся мой дорогой король всегда давал по паре золотых, но не больше. Деньгами он не сыпал и был таким же рачительным хозяином, как мой отец. Сорить золотом любила мама, и папа никогда ей ни в чём не отказывал. Лучший бархат, лучшие щелка, гребни в волосы из черепаховых пластин – она имела всё, что хотела. А если в наш дом заходил менестрель, то нередко в его кармане оседала сумма, равная месячному жалованью Джаспера. Отец на это только качал головой, но не спорил. Когда же мама не видела, он экономил и экономил основательно. Подчас на себе и особенно на базаре. Продукты он закупал сам, и некоторые торговцы называли его скрягой. Но, похоже, отец знал цену деньгам, а мама – нет. Цену им знал и Лайонел.

Я всё-таки пошла на сделку с совестью и подкупила его постельничего. Я желала знать, если вдруг в королевские покои заглянет другая женщина. Случись это, и я бы устроила целое представление: упала бы с лестницы или разыграла отравление. Имя Марии Дегур начало забываться, но большинство наших с королевой-матерью фрейлин всеми правдами и неправдами пытались попасться Лайонелу на глаза. Они соревновались в пении, весело прыгали под музыку и громко смеялись над каждой его остроумной фразой. Я была уверена, что помани их Лайонел пальцем, и каждая, без разницы замужняя или нет, отдалась бы ему прямо на обеденном столе. Их ужимки меня раздражали, но точно так же они раздражали и Лайонела. Он видел, как они пытаются накинуть на него свои сети, как пытаются очаровать и обольстить, и ему это не нравилось. Страшно не нравилось. Когда какая-нибудь девица переходила черту излишним кокетством, он сводил брови на переносице и становился особенно угрюмым. Как-то раз даже покинул зал в разгар ужина, а фрейлину, которая посмела положить руку ему на плечо, на следующее утро отправили в родовое имение к родителям. Я отлично понимала, что его гложет. Все эти девушки знатного и незнатного происхождения любили в нём прежде всего короля, а не мужчину. И он никому не верил. После Марии Дегур он никого не подпускал к себе и спал на своей широкой кровати один. Это я знала совершенно точно, и только это давало мне надежду и уверенность в завтрашнем дне. Каждое утро я молила Бога просветить его, чтобы он наконец догадался, что я была той единственной, которая любила его не за корону, а за сердце, за то, что одним майским вечером он вытащил из моей ноги иголку, обработал рану и принёс обувь. Если бы он только знал, что ради него я была готова разорвать помолвку с королём.